Надя молчала. Она не могла сделать вдох. Грудь сдавило кольцо радости, сомнения и страха. Губы посинели, глаза налились кровью. По лицу текли слёзы. Она превратилась в одну огромную застывшую «мурашку».

— Надя, Надя, Надя, — тряс её Богдан, — Надька, дыши! Посмотри на меня, дыши! — заорал он на неё и… врезал звонкую оплеуху!

«С-с-слаш!»

— Ха-а-а-а-аххххх, — выдохнула, наконец, девушка.

Богдан сгрёб ее в объятия и стал целовать её мокрое от слёз лицо.

— Умница моя… хорошая… какая же ты умница, — приговаривал он между поцелуями, — я так горжусь тобой!

— Если ты ещё раз… если ты ещё раз ударишь меня, — пролепетала, задыхаясь, девушка, — я тебя убью!

— Надька, ох, я готов хоть сейчас умереть, правда, от счастья! Они чувствуют, Надюха, чувствуют!

Прошло немало времени, прежде чем Надя осознала, что ноги действительно чувствуют разницу температур. Да, она пока не может ими пошевелить, но это такое достижение!

Богдан организовал небольшой эксперимент. В два тазика налил воду. В один тазик холодную, в другой — тёплую. Помещая Надины ноги поочерёдно то в тёплую воду, то в холодную, они убедились — результат налицо.

Счастью обоих ребят не было предела. Хохоча и взахлёб обсуждая ощущения, которые испытывает девушка, они провели остаток вечера. Потом поужинали вкусностями, которые принёс с собой молодой человек, собрав с новогоднего стола всё самое деликатесное. Среди кушаний оказались бутылка шампанского и торт, который испекла Анна Павловна, фея кулинарного дела. Торт таял во рту, как только касался языка.

— Я обязательно научусь печь такой торт, как этот. Как ты думаешь, Богдаш, Анна Павловна научит меня?

— Конечно, научит. И не только печь торт. Мне иногда кажется, что моя бабушка — универсал, умеет делать абсолютно всё. Она всему-всему тебя научит.

Богдан заметил, что Надя почти не пьёт шампанское, только слегка касается бокала губами.

«Какие у неё красивые губы, — подумал он, — особенно верхняя губка, такая трогательная — домиком. И вообще она стала красавица. Вот только глаза. Глубокие, как тёмное озеро, но всегда грустные, даже тогда, когда она смеётся».

Он потянулся к ней. Легонько взял за подбородок и нежно коснулся своими губами её. Надя не ответила на поцелуй. Тогда он посмотрел ей в глаза. Огромные. Испуганные.

— Не бойся, малыш. Я никогда не сделаю тебе больно. Никогда. Меньше всего на свете я хотел бы обидеть тебя. Я просто так счастлив… Ты такая красивая…. Он опустился перед её креслом и, обняв руками за бедра, положил свою голову ей на колени.

Её пальцы сначала испуганно коснулись волос, потом, осмелев, проникли глубже и стали прочёсывать шевелюру.

— Мне придется скоро уехать, и я не представляю, как я там буду без тебя…

— Уехать?

Пальцы застыли, не закончив движение.

— Да. Меня направили на работу в Тарасовский район. Ты же знаешь, по закону мне надо отработать два года там, куда меня направят. Отдать, как говорится, долг государству за то, что оно меня выучило.

— Да. Я знаю. Я уже думала об этом.

— Но ты не грусти, пожалуйста. Я буду к тебе приезжать. Всего четыре часа — и я дома.

— Четыре часа?!

— Подумаешь, четыре часа. Я смогу приезжать на выходные. Ты только глупостей без меня не наделай, ладно?

Надя молчала. Богдан поднял голову и внимательно посмотрел ей в глаза, но ничего там не увидел. Они были холодными. Застывшими, как будто глубокое темное озеро сковал лёд.

— Надюх, пообещай мне, что ты не наделаешь глупостей, — повторил Богдан с напором.

— Нет, Богдан. Я не наделаю. Главное теперь, чтобы их не наделал ты.

— Я?

— Да. Ты.

— Почему ты так говоришь? Я тебя никогда не брошу. Я твой друг и вообще… я клянусь…

— Стоп. Не надо клятв. Я не хочу, чтобы ты связывал себя какими-либо клятвами.

— Но я хочу!

— Нет, Богдан. Нет. Езжай. Я буду тебя ждать. И буду делать всё, чтобы встать на ноги. Теперь я и сама верю, что всё получится. Я обязательно буду ходить. Вот это я тебе обещаю.

— Ну хорошо, ладно… просто я думал…

Надя неожиданно улыбнулась. Широко и открыто.

— Знаешь, — прошептала она, — мне кажется, что нам с тобой ещё придется пережить много трудностей вместе.

— А почему шёпотом? — подыгрывая ей, тоже прошептал Богдан.

— Чтобы трудности не испугать… Иди сюда. Помоги мне сесть на кровать.

Богдан подсунул ей руки под мышки, легко приподнял Надю и перенёс к кровати. Она уже почти сидела, но вдруг прижала свои руки к телу, сжав его ладони у себя под мышками, рухнула на спину. Богдан оказался сверху. Надя отпустила его руки и попросила:

— Поцелуй меня… по-настоящему… пожалуйста….

Эту ночь Богдан провёл с Надей. Он очень боялся обидеть девушку, зная её предыдущий сексуальный опыт. Но Надя была нежной, открытой и, казалось, совсем не испытывала дискомфорта. Он, конечно, подозревал, что ей потребовалось много усилий, чтобы он чувствовал себя желанным, но Богдан даже приблизительно не мог знать, сколько. Через какой «ад» пришлось пройти девушке, чтобы он не ощутил её страха.

Позже, когда они лежали, обнявшись, обессиленные любовью, Богдану очень хотелось спросить, почему она сделала это, почему сегодня, но он не мог себя заставить.

— Видишь это колечко, — вдруг произнесла Надя.

— Да, я помню, это тебе подарила Наташа. Перед тем как…

— Да, перед тем как умереть. «Если ты прожил свою минуту, час или день в горе и слезах, он навсегда останется в твоей жизни как минута, час или день горя и слёз», — так она сказала мне… Я хочу, чтобы каждый день, час и минута в моей жизни отныне были счастливыми и радостными. Хватит слёз. Хватит горя. Хочу быть счастливой. Несмотря ни на что. А особенно я хочу запомнить этот вечер и эту минуту как одну из самых радостных в моей жизни. А ты? Ты что хочешь?

Богдан не нашёлся, что ответить на это. Ему вдруг стало страшно. Надя прочитала его мысли? Откуда в ней вдруг такая мудрость? Уж не надумала ли она использовать в своих интересах его доброе к ней отношение? Почему сейчас? Да ещё и вот так, сама?

— Когда-то же надо начинать, правда? — опять произнесла девушка, напугав его ещё больше.

Вскоре молодой юрист Богдан Доля уехал служить следователем районной прокуратуры в город Тарасов. Это был небольшой городок, с населением в двести тысяч. Типичное для начала восьмидесятых годов здание исполкома в центре города. Клуб-кинотеатр. Аллея Славы с памятником неизвестному солдату.

Молодой следователь чувствовал себя значимым и очень важным. Он всячески пытался подавить в себе это чувство гордости собой: он такой умный, имеющий красный диплом юриста в кармане, будет давать указания и принимать решения. Но у него получалось плохо. Главный следователь Иван Иванович Котило, которого все называли не иначе, как Ван Ваныч, под чьим руководством Богдану предстояло работать, был человеком пожилым и не очень здоровым. Богдан считал его «прошлым веком» и не ожидал услышать ничего нового и интересного. Он пообещал себе, что постарается терпеливо выслушивать нравоучения пожилого следователя из уважения к его годам, но всегда будет отстаивать свою точку зрения. Ван Ваныч радушно встретил «молодую смену», усмехнулся в усы, которые закрывали его разорванную и заново сшитую верхнюю губу и, немного шепелявя, спросил: