Нервозность дошла до того, что, когда подали одеваться в великолепный, специально сшитый к свадьбе фрак, он вдруг переменил решение и потребовал парадный мундир. В нём генерал чувствовал себя увереннее. В блеске звёзд, золотого шитья и лент он выглядел очень эффектно. Хоть и решил вести себя как штатский человек, не получилось. Лиза была несколько удивлена, но не показала виду. Граф нравился ей и в форме, и без формы, и, как вскоре обнаружилось, совсем-совсем без формы. Однако пока они оба этого не знали.

Воронцов поднялся по лестнице в покои второго этажа, и кузины Раевские с визгом прыснули от двери, которую поставлены были охранять. За ней скрывали от его глаз невесту. Створки распахнулись, будущему зятю навстречу вышла Александра Васильевна, а за её спиной в глубине светлой гостиной поднялась со стула Лиза. У неё было растерянное, вспугнутое лицо, бледное, с красными припухшими веками. Михаил понял, что девушка не спала, и почему-то устыдился, будто толкал её на плаху. Старая графиня взяла со стола заранее приготовленные иконы. Триптих: Спаситель, Казанская Божья Матерь и Николай Чудотворец. Михаил и Лиза встали на колени. Как по команде все смолкли. Александра Васильевна перекрестила и благословила молодых.

Потом поехали в церковь. Каждый в своей карете. А вернулись уже вместе. За трое суток до свадьбы в этом же храме мадемуазель Браницкая прочитала на русском Символ Веры и перешла в православие. Тогда на обряде присутствовали только члены семьи, даже Михаила не пустили. Теперь он сам был её семьёй, что казалось нелепым. Всё венчание Лиза вздрагивала и норовила уронить то кольцо, то свечу. Но Воронцов вовремя подхватывал и то и другое, не позволяя сбыться ни одной дурной примете. Наконец их спросили, имеют ли они честное и благонепринуждённое желание вступить в брак. Оба по очереди ответили: «Имам, честный отче». После чего назад дороги не было. Лиза чуть ли не с облегчением подняла на графа глаза. И тут Михаил с запоздалым раскаянием понял, что невеста вовсе не хотела сбежать, а хотела, чтобы её удержали. Но он, вместо этого предоставил ей право решать самой. Может, так к лучшему? По крайней мере, ей не в чем его упрекнуть.

Тонкая длинная фата скрывала лицо девушки, в положенное время граф поднял её и поцеловал жену в жалко задрожавший рот. Очень благопристойно, едва коснувшись губами.

После церкви поехали в его особняк на улице Шуазель, где всё уже было готово для бала и званого ужина. Более трёхсот человек гостей. Венчайся они месяцем раньше, до вывода корпуса, собралось бы вдвое больше. Посажёным отцом, как и обещал, был Веллингтон. Он поместился возле Александры Васильевны и весь вечер любезничал с ней, хоть та и не понимала ни слова по-английски. Время от времени герцог повторял заученную фразу: «У вас товарь, у нас кьюпец», чем смешил старуху до слёз.

На Лизе было умопомрачительное белое платье, о красоте и цене которого говорили шёпотом. В списке приданого оно именовалось «блондовое на атласе, шитое жемчугом с разрезными рукавами» и шло сразу после 30 пар дамских туфель. Михаил в этом ничего не понимал, но выглядела невеста великолепно. Её наряд был так плотно унизан белыми горошинами, что то один, то другой камень срывался в тарелку.

Наконец им пришло время покидать гостей. Дальше распоряжаться пиром оставалась тёща. Она не ударила в грязь лицом и уже через пару часов вежливо разогнала гостей. Молодые в это время удалились в правое крыло дома, куда хотя и долетал шум праздника, но, приглушённый расстоянием, не тревожил их. Горничные раздели Лизу в смежной со спальней гардеробной, и Михаил знаком отослал слуг. Он затеплил две свечи в дальнем углу, чтобы в полумраке девушка чувствовала себя спокойнее. Их слабый свет да ещё лампадка у киота — остальная комната была погружена в темноту.

— Возможно, вы устали, сударыня? — ласково обратился граф к жене. — В таком случае, я не буду настаивать.

— Нет, — твёрдо отозвалась Лиза. — Я готова исполнить долг. Только можно я останусь в рубашке?

Он не возражал. Не позволил себе ничего лишнего и проявил чудеса сдержанности. Для Лизы на первый раз и этого хватило. Она мужественно вытерпела до конца, потом отползла на краешек кровати и свернулась там клубочком.

— Сударыня, я вас не обидел? — с некоторым сомнением спросил Михаил.

— Нет, — она встрепенулась. — Нисколько.

— Тогда не благоволите ли вы лечь немного поближе?

Лиза не без опаски вернулась и устроилась у него под боком. Михаил положил её голову себе на плечо, а руку взял в свою. Она тихо дышала в темноте, а потом повернула к нему лицо и коснулась губами его щеки.

— Как вы думаете, гости ушли?

— Судя по тишине, ваша матушка уже их спровадила.

— Это хорошо, — протянула молодая графиня. — Не хочу сейчас никого. Так спокойно с вами.

Засыпая, Лиза на мгновение представила рядом с собой Александра, жалобно шмыгнула носом, а потом с усилием стиснула зубы и приказала себе: «Никогда». Никогда больше не думать о нём. Возле неё другой человек, ему она поклялась в верности и сделает всё, чтобы полюбить его.

Михаил думал о том, что вскоре нужно везти жену в Лондон. А после того как отец манкировал свадьбой да ещё не пустил сестру, делать этого совсем не хотелось. По-хорошему следовало бы пригласить с собой Александру Васильевну для знакомства с родными. Что только ещё более осложнит ситуацию. Как быть, он не знал, и заснул, оставив решение до утра.

Что чувствовал в эту ночь Раевский, уносясь в почтовой карете к южной границе Франции, так и осталось тайной.

Сентябрь 1818 года. Польша

Император Александр Павлович никогда не забывал причинённого зла. На возвратном пути в Россию он посетил Варшаву. Как обычно, пересекая земли нового королевства, государь облачился в польский мундир с орденом Белого орла и через Мокотовскую заставу торжественно проследовал в столицу. Здесь его ждали приёмы и увеселения, от которых, признаться, он изрядно устал в Аахене, Париже и Гааге...

Особенно же неприятным было появление депутации от литовских провинций во главе с несносным стариком князем Огиньским. Тот напоминал о давнем обещании прирастить к Польше Волынь и Подолию. Что оказалось крайне несвоевременно — в самой России умы вскипали от одного неосторожного слова на сей счёт. Пришлось говорить о высоком и делать многозначительные намёки на будущее. То есть просить повременить. Чем все остались недовольны. Раздражение росло, и через пару дней государь покинул Лазенковский дворец, направляясь в Пулавы — имение своего друга князя Адама Чарторыйского. Им следовало объясниться. С собой его величество взял только лейб-медика Велие и адъютанта Соломку. Свидетели в данном случае были излишни.

Дорога заняла менее суток. Император дремал. Он всё больше уставал и с каждым днём всё чаще проявлял признаки нервного истощения — вспышки раздражительности, беспричинную тоску, а иногда не свойственную прежде ярость. Это пугало доктора. Будь перед ним Константин Павлович — несдержанный и сентиментальный, как отец. — Велие ничему бы не удивлялся. Но мягкий и прекрасно воспитанный государь — дело иное. Неужели и в нём под спудом внешней благожелательности дремало исступление Павла? Искра безумия, стоившая жизни уже двум хозяевам русского трона? Только манёвры действовали на Александра успокаивающе. Парады и разводы на плацу, как ничто другое, ритмизируют реальность и задают чёткий ход времени. В отличие от дорог.