Июль 1818 года. Париж

Новость о приезде великого князя Михаила Павловича распространилась по русским особнякам Парижа, как лесной пожар. К вечеру уже всё, что было в городе державно-военного, чистило сапоги и приводило в порядок форму. Дамы же перетряхивали туалеты, спешно заказывали новые, закупали на улице Фобуар вороха кружев, лент и прочих ненужных вещей. Настоящий рай для галантерейщиков!

Бал в Тюильри — событие заглавное, и к нему готовились с замиранием сердца. С трепетом и ожиданием невозможного, чудесного, грандиозного. Словом, такого, какого никто из русских обитателей Парижа ещё в жизни не видывал. Выйти на сцену — или умереть. Таков был девиз всей прекрасной половины в эти тревожные дни. Новые причёски с причудливыми узлами на темени, с черепаховыми гребнями и перьями. Туго завитые локоны вдоль щёк — плакучая ива. Тюрбаны, сборчатые воротнички, кашемировые шали, рукава-мамелюк, рюши и ленточки «эн дан де лю»...

Михаилу Семёновичу не раз говорили, что барышни буквально посходили с ума. Во время визита в Сент-Оноре он имел честь убедиться в этом лично. Его захлестнул общий переполох. Кузины Раевские суетились, направляемые властной рукой старой графини. Она, как опытный ротный, вела свой неустрашимый отряд к победе, всё предусматривая, обо всём помня и предупреждая юных рекрутов.

Бал... Это слово для женщины замыкает в себе мирское блаженство. Всю красоту, романтику и ценность бытия. Не милый танцевальный вечер у кого-то из знакомых, а великолепный праздник в королевском дворце, где принц непременно подберёт твою туфельку.

Кстати, о туфлях. С ними-то и произошёл главный конфуз. Причём в его сердцевине оказалась Лиза. У неё имелась чудесная пара миланских «стерлядок», без каблучка. Лайковых, с подвязками, на манер античных. Купленных у бежавшего в Италию Леруа, любимого портного императрицы Жозефины, который и в эмиграции основал самый модный салон.

До этого сокровища, стоившего, наверное, тройку деревень и мирно ожидавшего своего часа в коробе из прочной фанеры, и добрались маленькие дьяволы старой графини. Выводок её левреток и шпицев, с оглушительным лаем носившихся по дому, нашёл себе новую игрушку. Испорчена оказалась и другая обувь. К счастью, не вся. Однако потеря миланского шедевра ударила больнее остального.

Увидев, что сталось с атласными лентами, мадемуазель Браницкая погрузилась в крайнюю горесть. Она плакала, и это произвело на Михаила Семёновича ужасное впечатление. Вообразите, как может плакать существо деликатное, никого в доме не желающее обеспокоить!

Граф затребовал испорченный товар и подверг его самому пристальному изучению. Сонечка, младшая из Раевских, принесла ему какие-то жёваные огрызки с обслюнявленными ленточками. Сама Лиза, от подобной просьбы крайне смутилась и спряталась в уголке на диване.

Воронцов рассмотрел «стерлядки». Хорошая работа. Отличный материал. Был. Но, если судить по совести, дерут втридорога. Только что имя мастера известное. А так, видал он сапожников и получше.

— Завтра они у вас будут, — уверенно бросил граф. — Самое позднее к полудню.

Мадемуазель Браницкая подняла на него недоумённый взгляд. От слёз её глаза стали совсем тёмными.

— Не нужно беспокоиться, я надену другие. Разве бальных туфель нет?

— Но вы хотели эти?

— Кто же не хотел бы? — вздохнула она. — Только и разговору: «Ах, у вас Леруа? Быть не может! И сколько вы заплатили?» Одно хвастовство.

— Похвально, что вы не предаёте вещам большого значения, — хмыкнул гость. — Но настроение у вас испорчено, а ехать на бал нужно в полном восторге от себя. Я привезу их. Не бойтесь.

— У вас в кармане волшебная палочка? — недоверчиво рассмеялась она. — Или вы за ночь успеете доскакать на Пегасе до Милана?

— Ни то, ни другое, — покачал головой граф. — А если я вам скажу, вы будете шокированы. Одно знайте точно: вы получите завтра точь-в-точь такие же. Только... — он замялся. — Было бы правильно, если бы вы показали мне, какой у вас подъём.

Сонечка взвизгнула от куртуазности этого предложения, а Лиза покраснела.

— Нет, увольте. Я уже шокирована.

— Очень зря, — пожал плечами Воронцов. — Хотите, чтобы обувь жала?

Мадемуазель Браницкая поколебалась.

— Ну хорошо, — прошептала она. — Только, Сонечка, посмотри, чтобы maman нигде поблизости не было.

Шустрая кузина заняла пост у полуоткрытой двери. А Михаил Семёнович со всей подобающей серьёзностью, при этом в душе умирая от смеха, встал на колени перед диваном. Лиза, очень конфузясь, сняла с правой ноги башмачок и осталась в одном чулке. Граф взял её ступню и положил себе на ладонь. Почти одного размера. Только пальцы Лизы чуть-чуть заходили ему на пульс. Это соответствие его поразило. Изящная, маленькая, сухая ножка, с высоким подъёмом и выгнутой стопой. Воронцов подумал, что совсем не хочет снимать её с ладони. И что преувеличенные девичьи страхи вовсе не так беспочвенны. Сжать сейчас пальцы, и всё — пойманная птичка забьётся в силках у охотника. Кажется, Лиза поняла его, и оба испытали мгновенную неловкость.

Граф убрал руку, но мог бы поклясться, что барышня в этот момент почувствовала нечто вроде сожаления. Она сидела, замерев, не двигаясь, точно всё ещё ощущая тепло его ладони.

— Ма tante! — вскрикнула Сонечка. — Скорее!

Но оба уже имели самый благопристойный вид.

— Всё-таки что вы намерены с ними делать? — переспросила Лиза, вставая.

— Не могу сказать. — Воронцов решительно покачал головой.

Он откланялся и удалился из Сент-Оноре загадочнее Чайльд Гарольда. У него была своя тайна, которой он не собирался ни с кем делиться. Дело в том, что предусмотрительный Семён Романович, устрашённый Французской революцией, решил дать детям полезные навыки какого-нибудь ремесла на случай трудных жизненных обстоятельств. Посол был убеждён, что, когда звуки «Марсельезы» охватят весь мир, в России без бунта не обойдётся. Поэтому Мишу в восемь лет посадили за дратву, а Катенька прилежно училась шить. Старый граф здраво рассудил, что его чада, лишившись всего, смогут зарабатывать на жизнь честным трудом.

Именно тогда Михаил убедился, что шить обувь не труднее, чем выводить квадратные корни или танцевать экосезы. Во всём нужны старание и навык. Люди из ложных предрассудков считают одну работу уважаемой, другую — презренной. В жизни всякое пригодится, и молодой граф не раз в походе сам справлялся с починкой разбитых сапог.

Однако дамские туфельки — дело особое. Привести в порядок старую пару не представлялось возможным. Нужно было шить новую. Искать материал, инструменты, возиться всю ночь. Граф знал поблизости от своего особняка на улице Шуазель маленькую сапожную мастерскую. Заплатил хозяину за аренду, сгонял его купить кучу дорогого материала и приплатил за молчание. Донельзя удивлённый француз предлагал свои услуги. Но Михаил Семёнович отказался наотрез. Он провёл ночь в борьбе за восстановление подзабытых навыков, минутами остро вспоминая свои ощущения, когда Лизина ножка лежала у него на руке.