В противоположность основам «ньютоновского» научного мировоззрения, введение в естественные науки категорий случайности и возможности означает отказ от требования однозначного причинного обоснования каждого события, от принципа, согласно которому любое новое возникающее явление уже содержится в предшествующем состоянии мира, и «нет ничего нового под луной». Оценка важности «нового», «развития», «прогресса» произошла сначала в идеологии и практике социологии и других общественных наук. Затем, с разработкой и утверждением в общественном сознании дарвиновской теории эволюции – в биологии. Философское осознание роли необратимости времени в работах И. Пригожина и в бурно развивающейся в последнее десятилетие синергетике ознаменовало распространение этой проблематики на все пространство науки.

Утверждение о безудержном внедрении науки во все сферы человеческой жизни давно уже стало общим местом, приобрело характер тривиальности. Процесс преобразования самой науки и научного мировоззрения есть пример встречного движения – внедрения в сферу науки все большего количества понятий ненаучного языка, обращавшихся прежде только в практике и обыденной жизни. Это сближение и «сращивание» научного мировоззрения и других сфер человеческой жизни является частью распространения в область науки иных психических способностей человека, помимо способности рационального логического мышления. Другим примером распространения иных психических функций служит серьезная попытка Анри Бергсона в конце XIX века представить альтернативу современной ему науке – убедить научную общественность, что не только логическое мышление, но и интуиция является неотъемлемой составляющей научного исследования. Бергсоновская интуиция – это концентрированное внимание, создающее у исследователя образ проблемы, отражающий своеобразие изучаемой ситуации и проблемного задания. Чтобы создать обобщающую концептуальную систему и чтобы сделать полученный интуицией результат готовым для передачи, для коммуникации с другими исследователями, необходимо формализовать его с помощью языка, логического мышления и математических конструкций. По Бергсону, интуиция и методы классической науки «обе опираются на реальность: их можно было бы рассматривать как два раздела науки или две метафизики, если бы они не знаменовали собой только различные направления мыслительной деятельности» [19] (русский перевод цитаты [18, с. 141–142]).

Успехи в развитии техники и становлении индустриального общества, основанных на достижениях естественных наук, заставляли верить, что и философские предпосылки естественнонаучного мировоззрения являются не только свойством познавательного аппарата человека, его психики, но и свойством, принципом устройства всего объективного мира. Этот взгляд на мир столкнулся с проблемой, когда оказалось, что в самой сфере физических явлений есть процессы, которые не поддаются описанию как однозначно определяемые механические движения и требуют введения категории возможности и вероятности. Традиция признания за научными концепциями отражения объективной реальности потребовала отказа от универсальности детерминистских законов, признания возможных отклонений как свойства объективной реальности. Но другая традиция требовала признания вероятностных законов только результатом неспособности человека более детально описать систему, сложность которой превосходит его распознающие способности. Похоже, что спор двух этих тенденций в философии науки до сих пор не нашел однозначного разрешения. В качестве защитников «детерминистской» позиции в нем называют Ньютона и даже Эйнштейна, «вероятностной» – тех или иных представителей генетических основ биологической эволюционной теории.

В древнем мифологическом мышлении приписывание объективным одушевленным и неодушевленным предметам любых свойств человеческой психики было обычным и привычным явлением. Но и традиция объективизировать, приписывать объективное существование свойствам и продуктам человеческой психики – такая же древняя, как сам человек. Для большей наглядности и понятности эти свойства персонифицировались, олицетворялись в образах богов и демонов. Сон приносил Морфей, а любовь зажигала стрела Эроса. Уже начиная с Платона, философия выделила мышление из всех остальных психических функций человека как особо привилегированную. Платон разделил душу человека на три части и разумную ее часть объявил бессмертной. По Платону, идеи вещей (они постигаются только мыслью) более реальны, чем чувственно воспринимаемые вещи. Эти последние порождаются идеями, они – несовершенные подобия идей. Подлинный мир, настоящая реальность – это мир идей.

Средневековый спор между номиналистами, которые полагали, что общие понятия (универсалии) существуют только в общественном сознании, формирующем их на основе познания единичных вещей, и реалистами, которые признавали их объективное существование, независимое от человека, похоже, не завершился до сих пор. С утверждением научного мировоззрения результаты научных теорий (продукты мыслительной деятельности!) стали признаваться реальностью высшей пробы. Результатам других видов психической деятельности с объективизацией не повезло. Всякие «антропоморфизмы» были исключены из культуры мышления и остались только в качестве поэтических метафор. Поэтому, когда Пригожин и Стенгерс объявили, что природа может быть наделена даром творчества (на полном серьезе, а не в качестве метафоры), это многими было воспринято только как интеллектуальная провокация. Это конечно сыграло свою провокационную роль (и думаю, очень плодотворную). Но дело в том, что они подняли вполне серьезную проблему. «Благодаря неопределенности существует творчество – творчество во вселенском масштабе, включающее в себя, конечно, и человеческое творчество» [20] (русский перевод цитируется по книге [21, с. 333]). Интеллектуальное сообщество приняло эту мысль с интересом и в основном с одобрением.

Но это был уже конец XX столетия. В XIX веке шел процесс укрепления научного мировоззрения в борьбе с доминирующим религиозным мировоззрением. Поэтому любые события, сущности, идеи, реальность которых не подтверждалась методами тогдашней науки, лишались статуса реальных. Л. Фейербах доказал, что не бог создал человека, а человек создал бога – идею, образ бога. Хотя идея бога создавалась и совершенствовалась мудрецами в течение многих веков, она не удовлетворяла требованиям рационально-эмпирического исследования. И ей не присвоили статус реальности.

Для чего люди занимаются наукой? Видимо, ими руководят два стремления (или группы, пучки стремлений, или целей):

• непосредственно познавательный инстинкт, любопытство; стремление создать внутренний образ окружающей среды, скорее всего его надо признать одним из фундаментальных свойств живых организмов, обладающих нервной системой (это в основном фундаментальная наука);

• стремление развивать науку с целью создания технологий совершенствования производства и социально-экономических институтов (прикладная наука).

К первой группе можно отнести (или примыкает) стремление людей использовать методы и навыки научной деятельности не для создания средств улучшения условий жизни, а для того чтобы лучше понять, разобраться в целях и смыслах, определяющих деятельность и развитие человеческих сообществ. Этот аспект, всегда присутствующий в общественных и гуманитарных исследованиях, является главным, когда речь идет не о собственно науке, а о создании идеологии.