Наконец ею овладело беспокойство.

— Наверное, нам пора домой, — сказала она Талату.

Аэрин гадала, что сталось с Арлбетом, Тором и войском. Может, уже все кончилось, или, наоборот, в Дамаре война, или… да все, что угодно. Она не знала, сколько пробыла в драконьей долине, и в ней пробудилось острое желание узнать, что творится за ее пределами. Но пока не хватало храбрости выбраться из черной могилы Маура… туда, где снова придется иметь дело с людьми.

Тем временем прогулки ее становились с каждым днем чуть длиннее, и однажды наконец она оставила берег ручья и проковыляла вокруг высокой скалы, отделявшей ручей от черной долины, где лежал Маур. Журчание воды стихло, Аэрин сосредоточенно смотрела себе под ноги. Одна в сапоге, другая обмотана изрядно подранными и грязными тряпками, и шаг одной короче, чем другой. Она наблюдала их неровное продвижение, ковыляя мимо скалы. Налетел легкий ветерок, обдавший щеку запахом гари. Затем звук шагов сменился на шварк-хрусть, шварк-хрусть, когда идешь по пеплу и углям. Аэрин подняла глаза.

Падальщики не сильно продвинулись в освоении мертвого дракона. Глаз уже не было, но толстая шкура твари оказалась не под силу обычным когтям и зубам. Хотя Маур показался ей меньше — поблекшим и усохшим — и толстая шкура более сморщенной. Аэрин медленно подхромала ближе, легкий ветерок погладил ее по здоровой щеке. В маленькой долине не пахло разлагающейся плотью, хотя солнце палило, и лицо, несмотря на слой кенета, заныло от жары. В долине воняло, но дымом и пеплом, мелкие черные хлопья все еще висели в воздухе. Ветер подул прямо в лицо, зола попала в горло, и Аэрин закашлялась. Она кашляла, перегнувшись через клюку, хватала ртом воздух и кашляла снова. И тут Талат, который не хотел идти за ней в драконью долину, но и терять ее из виду тоже не хотел, подул ей на голую шею сзади и ткнулся носом в плечо. Аэрин повернулась к нему, закинула правую руку на холку и прижалась здоровой щекой к его шее, дыша через тонкие волосы его гривы, пока кашель не отступил и она не смогла снова выпрямиться.

Змеиная шея дракона вытянулась на земле, а длинное черное рыло напоминало гребень скалы. Возле туши пепел лежал более толстым слоем, чем в остальной части маленькой долины, несмотря на ветер. Но вокруг дракона стояло поднятое ветром облако. Оно клубилось, и разрасталось, и уменьшалось, и не разберешь, где кончается Маур и начинается земля, — в точности как в их с Талатом первую встречу с Черным Драконом. На глазах у нее свежий ветерок прошел по туше дракона, продувая его вдоль от бугристого плеча до тяжелого хвоста. Следом поднялась большая черная волна пепла, вздыбилась гребнем и начала заволакивать остальную долину. Аэрин снова спрятала лицо в Талатовой гриве.

Потом она подняла глаза и уставилась на Маура, ожидая какой-то мысли, чувства при виде твари, которую она убила и которая едва не прикончила ее саму. Но в голове царила пустота, а в сердце не осталось ни ненависти, ни горечи, ни какого-либо ощущения победы — все сожгла боль. Маур был теперь всего лишь громадной уродливой черной кучей. Пока Аэрин таращилась на него, новый порыв ветра взбил смерч, крохотный пепельный вихрь прямо под кончиком драконьего носа. И там на земле блеснуло что-то красное.

Аэрин моргнула. Вихрь стих, и пепел лег новыми узорами, но ей показалось, что она по-прежнему различает маленький холмик в пепле, едва заметно просвечивающий красным. Она похромала туда, и Талат, неодобрительно прядая ушами, последовал за ней.

Стоя на одной ноге, Аэрин ковыряла клюкой в пепле и задела маленькую красную штуку. Та от удара вылетела из черных углей, прочертила в воздухе огненную дугу и снова упала на землю. Пепел, поднятый в воздух ее падением, побежал от нее кругами, как от брошенного в воду камня.

Наклоняться было трудно, но Талат, приспособившийся к новым медлительным повадкам своей госпожи, подошел и встал рядом, позволяя ей цепляться одной рукой за его переднюю ногу. Аэрин нагнулась и подняла красную штуку. Добыча оказалась твердой и мерцала глубоким полупрозрачным красным светом.

— Что ж… На сей раз я не могу забрать с собой в качестве трофея драконью голову. Возьму это, чем бы он ни было.

Она сунула находку за пазуху и подтянулась по Талатовой ноге обратно в вертикальное положение. Конь так наловчился быть спутником и поводырем калеки, что Аэрин могла прислонить к нему свою клюку, чтобы потом не нагибаться за ней к земле, и он не шевелился, пока она снова не брала ее в руку.

Через несколько дней после того, как она нашла красный драконий камень, Аэрин огляделась в поисках предмета достаточно высокого, чтобы ей удалось с его помощью забраться на спину Талата, и при этом достаточно низкого, чтобы она могла залезть на него с земли. Тут потребовались некоторые усилия. Наконец она убедила коня — тот охотно давал себя убедить, стоило ему сообразить, чего хочет от него хозяйка на этот раз, — встать в ручей, пока сама она, опасно балансируя в сидячем положении и придерживаясь одной рукой, боком двигалась по нависающей над ручьем длинной толстой ветви дерева. Наконец она доползла и как можно медленнее опустилась на голую спину Талата. Конь легонько фыркнул от удовольствия снова чувствовать ее верхом, и шаги его были гладкими как шелк, когда он понес ее. Сидела Аэрин чуть увереннее, чем стояла на ногах, и чувствовала себя чуть ближе к королевской дочери, чем все последнее время.

В тот день она проехалась на нем туда и обратно вдоль ручья, просто ради удовольствия двигаться, не чувствуя боли в правой лодыжке. На следующий день Аэрин оседлала Талата, неуклюже привязала остатки своих пожитков к седлу, и они навсегда покинули ручей и долину Маура. Красный камень слегка постукивал ее по ребрам, когда тело ее покачивалось в ритме длинной мягкой поступи коня.

Три дня добирался бережно ступавший Талат до перекрестка, где они расстались с проводником и отправились навстречу дракону. Три дня Аэрин не решалась спешиваться, пока не находила возле предполагаемого лагеря возвышение, откуда могла бы снова забраться на коня на следующее утро.

К вечеру она смертельно уставала. Лодыжка пульсировала от долгого пребывания в вертикальном положении. Аэрин понимала, насколько она слабее, чем казалось ей самой. Приходилось заставлять себя есть. Голода она не испытывала, есть было больно, но Аэрин честно ела, потому что есть надо. Гораздо больше ей нравилось смотреть, как пасется Талат. Тот слопал все съедобное по берегам их ручья, включая кору с деревьев, и теперь с огромным воодушевлением набрасывался на свежую траву возле каждой стоянки.

Нередко в течение дня Аэрин приходила в себя, озиралась и понимала, что опять теряла сознание. Иногда ей требовалась минута-другая, чтобы опознать деревья вокруг — обычные дамарские деревья, чья форма и узор листвы были знакомы ей с детства. Порой она просыпалась, припав к шее Талата. Но опытный боевой конь не дал бы ей упасть, и она не падала. Он нес ее равномерно и неуклонно, насторожив чуткие уши, и, казалось, не сомневался в выбранном направлении.

— Ну, дружище, ты свое дело знаешь, — прошептала она Талату, когда они наконец добрались до перекрестка, и он повернул к ней ухо. — Это не я нас сюда привела.