– Если тебе неприятно, я больше не буду об этом говорить.

– Нет! – испугалась Глафира. – Мне приятно! Очень приятно! Говори, сколько хочешь!

«Что она городит! Господи, вразуми!»

И тут Шведов все понял. Ее страхи, надежды, смущение, робость. Старый он осел!

Сергей потянул ее на себя, крепко, по-настоящему обнял и поцеловал уже без дураков, так, как ему давно хотелось.

Когда он наконец оторвался, то увидел, что она улыбается. Значит, все правильно.

– Ну что, пойдем сдаваться? – спросил он, глядя на ее зарумянившееся лицо.

– Мотя, наверное, уже у крыльца караулит.

– С пулеметом?

– Зачем ей пулемет? Она и без него управится.

– Тогда предлагаю сделать покаянный вид.

– И ни слова о том, что случилось.

Шведов кивнул, а потом взял ее за руку и повел домой.

Дверь опустевшего дома медленно закрылась за ними.

Глафира не стала проверять.

Утром Глафира встала, собралась и в урочный час отправилась на работу. Нельзя, чтобы Мотя догадалась: работы у нее теперь никакой нет. И так вчера пришлось вертеться, как ужу на сковородке. Хорошо, что Сергей по дороге выстроил целый план по усмирению тайфуна. Он так ловко заговорил ее, что не только Мотя, но и Глафира удивилась до невозможности: не подозревала в нем таких способностей. Она даже испугалась, что Мотя посчитает Шведова за белебеню, у которого рот не закрывается, но, кажется, обошлось.

Даже напротив! Мотя довольно быстро присмирела, а уж когда Шведов спросил разрешения официально считаться кавалером, девушка просто поплыла. Глафира, которая, как и Бартенев, была уверена, что никакой жених не будет считаться достаточно хорошим, поразилась.

Быстро же ты, Мотя, сломалась!

Ночью Глафира спала плохо. Слишком много случилось накануне, да такого, что в голове мутилось. Кошмар в доме профессора, а потом вдруг – без всякого перехода – лучшее, что только могло с ней произойти.

Разве так бывает?

Перед дверью в дом Бартенева она остановилась, чувствуя, что заставить себя войти почти невозможно. Глафира трижды прочла «Отче наш», но руки, вставляющие ключ в замок, все равно дрожали. А если там ОНИ?

В доме, конечно, никого не было, но даже тишина действовала на нее угнетающе. Разбросанные на полу вещи – зачем? – открытые дверцы шкафов – неужели трудно задвинуть? – грязный затоптанный пол. Такое ощущение, что полиция старалась нарочно создать как можно больше хаоса и беспорядка.

Глафира бесцельно побродила по кухне, посидела на диване, страшась подняться, но в конце концов собралась и решила, что глаза боятся, а руки шевелятся. И начала наводить порядок.

Она почти справилась, когда раздался звонок мобильного. Незнакомый официальный голос вежливо попросил ее прийти в Следственный комитет, кабинет такой-то. «Разве не в полицию?» – хотела спросить она, но собеседник отключился.

Все утро она не решалась позвонить Сергею, а тут вдруг перестала бояться и набрала его номер.

Странно, телефон был выключен. И что это значит? Передумал числиться в официальных кавалерах?

Глафира решительно повесила на плечо новую сумку, вышла на крыльцо, подергала входную дверь – закрылась ли? – и пошла к метро, думая о Бартеневе.

Еще вчера им сообщили, что профессор в реанимации. В устах врача страшное слово «кома» звучало вполне обыденно, словно нет ничего более скучного и банального. Глафира попыталась напроситься в сиделки, но врач был непреклонен. Нет. Нельзя. Запрещено.

В здании Следственного комитета было почти так же тихо, как в доме Бартенева. Куда все подевались? «Наверное, преступников ловят», – подумала Глафира и протянула руку к двери, чтобы войти в нужный кабинет.

Вдруг она открылась, выпустив Шведова. Вид у него был хмурый. У Глафиры сразу засвербело в глазах. Неужели его уже допрашивали и теперь могут задержать?

Шведов увидел ее, и его лицо сразу разгладилось.

– А… ты как… тут? – пролепетала она.

– Не пугайся. Я сам пришел, – шепнул он и отодвинулся, пропуская ее.

Она проскользнула мимо и почувствовала, как он коснулся ее пальцев. Сердце сразу сладко заныло. Нет, не передумал!

Она улыбалась, входя в кабинет.

– Рад, что вы в хорошем настроении, – сказал маленький человечек, стоявший посредине кабинета со стаканом воды. – Присаживайтесь.

Он с удовольствием допил воду, удобно устроился в офисном кресле и представился:

– Капитан Беленький.

Ну вот, еще и Беленький. А где же Мишуткин и Пуговкин?

– Я веду ваше дело, – продолжил капитан.

Глафира уставилась недоуменно.

– Мое?

– А чье же? – таким же тоном спросил Беленький. – Вы проживали в доме, где произошло преступление.

– Я не проживала, а работала.

– Ну все равно. Вы там находились продолжительное время. Так?

Глафира кивнула.

– В доме было трое человек. Хозяин, который в данный момент находится в коме, его внучатый племянник, убитый неизвестным, и вы. Из всех троих вы одна не пострадали. Я правильно излагаю?

– Выходит, что правильно.

– Вот именно, что выходит. Поэтому советую вам во всем признаться. Чистосердечное признание смягчает наказание и облегчает душу.

Она много раз видела такое в кино. Следователь говорил точно такую же фразу и проникновенно смотрел подозреваемому в глаза. Глафире вдруг стало жарко. Он уже все для себя решил, этот Беленький. Обвинит их с Сергеем и закроет дело. Вот как, значит, это происходит?

Глафира посмотрела в окно, мысленно попросила Георгия Победоносца укрепить ее силы и сказала:

– Я готова подробно, в хронологической последовательности рассказать обо всем, что произошло в доме Олега Петровича Бартенева, моего работодателя, наставника и друга.

Она говорила долго. Пару раз Беленький пытался вставить в ее монолог свои пять копеек, но Глафира не позволяла. Говорила словно на одном дыхании. Признаваться так признаваться!

Наконец, Беленький, понявший, что не контролирует процесс, легонько стукнул ручкой по столу и громко кашлянул.

– Все понятно, гражданка Вознесенская. Складно у вас получается. А теперь позвольте пару вопросов.

– Вы что, не верите мне? – спросила Глафира и тут же осеклась.

Сейчас скажет: «Вопросы здесь задаю я».

– Вопросы здесь задаю я.