В коридоре, оборвав ее крик, послышался невесомый топот, и кто-то тихонько костяшками забарабанил в дверь. Чашечка уперлась плечами в дерево из последних сил, то ли молясь, то ли всхлипывая от рыданий, – она видела, как за дверью стоит мертвая рыжеволосая Ника и скребется, просит впустить ее, обнять, как раньше…

Нет.

Нет. Не может быть. Это невозможно. Нет!

Чашечка неожиданно вспомнила про похороны Лешки Шмальникова, которые совершенно вылетели из ее воспаленной головы. Гроб с телом, наверное, уже опустили в промерзшую землю. А потом Чашечка подумала с каким-то опустошающим равнодушием, что скоро, быть может, они будут лежать под землей совсем рядом. В соседних гробах.

Вытаращив глаза, она глянула на половину человека, которая стояла уже на расстоянии вытянутой руки, и мольба оборвалась у ее губ, так и не начавшись. Распахнув ненасытный рот, чудище облизнуло половину губ чем-то длинным и студенистым, а потом сделало последний шаг.

– За что? – спросила Чашечка, вжимаясь спиной в дверь. Она была зажата между двумя кошмарами, бежать попросту некуда.

– За что?.. – повторила она еле-еле, и существо прижалось к ней всем телом, крепко обхватив рукой худое плечо и впитываясь в белую кожу.

Чашечка сразу поняла, что на самом деле дотрагивается до нее в опустевшей школе, где по коридорам расхаживают мертвые десятиклассницы, где умирающие ученики еще не самое страшное, что может случиться в этой жизни…

Самое страшное – когда жизни вообще нет.

Половина чудовища была ледяной, настолько холодной, что даже обыкновенное касание высасывало ее собственное тепло, выкачивало бурными горными реками, разливая под кожей мертвенный холод. Окоченевшее ледяное тело вжималось в Чашечку, и Катя знала теперь, каково это, касаться смерти.

Крик рвался и рвался из ее груди, пока не замерз, не остекленел и не пошел толстыми трещинами. Чашечка чувствовала, как разъедает холодом кожу, как скользят по линолеуму ее сапоги, как она хрипит и трепещется, а жизнь вытекает по капельке, по маленькой-маленькой капельке…

Сначала еще были умоляющие хрипы, потом остались только переполненные болью стоны. Тетради, рассыпавшиеся по полу, казалось, и сами пытались заползти под учительский стол, спрятаться там, не видеть и не знать.

Чашечка рухнула на пол, когда кончились все мысли и чувства. Кожу покрывала толстая ледяная корка, а скрюченная в последнем жесте рука больше напоминала замороженную куриную лапу, на которые Чашечка обычно почти с ужасом косилась в мясных магазинах…

Из коридора послышались легкие шаги. И все затихло.

Утро Максим встретил в обледеневшей спальне – окно было распахнуто настежь, и в него вместе с порывами колючего ветра врывалась снежная крупа. Максим, натянув одеяло на самую макушку, дрожал от собачьего холода и что-то сонно бормотал в наволочку, не желая просыпаться.

Первым делом он вспомнил Веру, и его душу сразу же камнем потянуло на дно. Максим все еще не верил, что она в реанимации, в больнице, что она и правда может умереть… Что Леху вчера похоронили, а Рустама вот-вот уложат в гроб, забьют ящик гвоздями и опустят в мерзлую землю.

Максиму казалось, что одноклассники просто заболели, ангина или грипп, лежат сейчас дома в кроватях, лечатся антибиотиками и горячим молоком с медом. Но нет. Все изменилось, слишком сильно изменилось.

Дорога до школы петляла между убогими домами – мир вокруг все чаще напоминал бесконечную ночь, и Максим мечтал о весне, о розоватых теплых рассветах, когда вышагиваешь в школу в одной футболке, когда можно будет нарвать Верке сирени и подарить ее, влажную, с капельками росы на тонких ветках… Но сейчас только снег хрустел под ногами, ломался, напоминая толстый лед.

Максим вспоминал тот вечер в Вериной комнате, розовое мягкое покрывало и полчище жутковатых кукол. Как приятно было проводить большим пальцем по теплой губе, как струились Верины светлые волосы по его рукам и как она тихонько смеялась, утыкаясь лбом ему в ключицу, и как целовала его на прощание, будто никак не могла насытиться…

У школы толпилась малышня, и Максим постоял у соседнего дома, всматриваясь в смазанные силуэты и синеватые отблески включенных маячков. Кто-то, хохоча, прошел мимо: младшеклассники ручейками растекались по дворам, размахивая рюкзаками и сумками в разные стороны.

Максим быстро понял, что в школе случилось страшное, но все еще не хотел верить и малодушно надеялся, что это просто приехала та самая областная проверка. Только вот все время, что Максим пробирался к школьному крыльцу, его не покидала одна-единственная мысль.

Кто? Кто на этот раз?

Среди мелькающих плоских лиц Максим заприметил Малька, схватил его рукой за шиворот и чуть приподнял бледное трепыхающееся тело, гаркнул:

– О, Малёк! Где наши?!

Малёк вскрикнул от неожиданности и вытаращил ввалившиеся глаза, не говоря ни слова, но сразу же ткнул куда-то вправо. Максим, поставив его на ноги и поудобнее схватив за капюшон, потащил Савелия за собой. Так они и шли: широкоплечий Максим, чуть ли не на поводке волокущий за собой Малька.

Десятиклассники сгрудились у ступенек, напирая на красно-белую дрожащую ленту. Макс, увидев ее, скрипнул зубами. Рука его разжалась сама собой, и Малёк мигом отбежал в сторону, косясь на здоровяка с немым осуждением в светлых глазах.

Максиму вспомнилось всё: и оборванная полосатая лента, и застывающие слезы на полных щеках, и бабушкина крепкая рука.

Встряхнув головой, он протиснулся вперед, разглядывая хмурые лица оперативников. Полицейские подкуривали от вспыхивающих зажигалок, затягивались, похожие друг на друга, серые и бесстрастные, неодобрительно косились на толпу школьников под ногами.

– Идите домой! – крикнул один из них гнусавым голосом и вновь уткнулся массивным подбородком в воротник. – Уроков сегодня не будет.

Над школой разнеслось громогласное недружное «ура», и толпа начала редеть. Максим добрался до почерневшего Вити и, ткнув его в плечо, спросил:

– Вить, кто на этот раз, а?

Витя медленно обернулся. Максим заметил и залегшую глубокую морщину между бровями, и искривленные дрожащие губы, и темные то ли от гнева, то ли от страха глаза. В руках Витя сжимал наушники, и их проводки свисали вниз, напоминая крошечные виселички.

– Максим?! – судорожно окликнул срывающийся голос, и не успел Макс обернуться, как в живот ему врезался кто-то тоненький и безутешно рыдающий. – Живой?.. Ты живой! Это ведь не ты, да?.. Не ты…

– Я же говорил, что это не Макс, – буркнул Витя и вновь вгляделся в оперативников. – Его так просто не убьешь.

– Кого убили-то? – спросил Максим, обнимая плачущую одноклассницу. Одна из Вериных подружек, они общались несколько лет назад, но дальше глупых поцелуев в загаженных подъездах дело так и не пошло.