— Нельзя отлучаться вдвоем, — сказал Моршанцев. — Мало ли что.

— Так вы же в отделении, — возразила Вероника. — И потом мы услышим, не глухие.

— То, что я в отделении, еще не дает вам права…

— Ладно вам, Дмитрий Константинович, — Вероника бросила свой бычок в банку, которую Галя только что поставила на подоконник, и, подойдя вплотную к Моршанцеву, игриво погладила его по плечу. — Праздник сегодня. Не будьте таким букой, я же по глазам вижу, что вы хороший и добрый. Почему вы бука?

— Пожалуйста! Не отлучайтесь! По двое! — «хороший и добрый» доктор едва не сорвался на крик.

Сестры вернулись на пост, причем Галя рванула туда со скоростью, которой позавидовал бы любой спринтер, а Вероника шла медленно, соблазнительно покачивая своими полноватыми бедрами, точно надеясь умиротворить Моршанцева созерцанием. Умиротворить не получилось, Моршанцев только больше завелся и пообещал себе, что непременно найдет повод, чтобы до конца дежурства «прижучить» нахалку. «Не будьте таким букой…» — ничего себе!

«Прижучить» хотелось капитально, основательно, так, чтобы с написанием объяснительной. Тогда поймет. Повод? Да пусть еще раз попробуют вместе уйти с поста, хоть на перекур, хоть в туалет!

К трем часам дня Моршанцев немного поостыл, потому что набегался по обоим отделениям. Если человек встречает Новый год на больничной койке, то родственники непременно принесут ему «вкусненького к празднику». Все вкусненькое, ну ладно, пусть не все, а в подавляющем большинстве своем, непременно окажется скоропортящимся или же, в лучшем случае, не слишком подходящим пищеварительной системе. А кто-то ведь уберет контейнер с салатом в тумбочку, да так и простоит он там сутки с гаком, дожидаясь своего часа. Старшие медсестры регулярно делают обходы, безжалостно и бескомпромиссно выбрасывая из тумбочек все неположенное, в первую очередь — скоропортящуюся еду, но под Новый год старшим сестрам не до тумбочек. Совсем не до тумбочек. Вот так, по недосмотру и недомыслию, и превращаются совершенно невинные салаты в грозные отравляющие вещества. Поэтому жди первого января поносов, колик, изжог, рвот… И хорошо, если все обойдется без переводов в абдоминальную хирургию или инфекционную больницу. В бытность Моршанцева ординатором половина отделения (пациенты, не сотрудники) сурово отравились пирожками, которые любящая внучка напекла для лежавшего в стационаре дедушки-ветерана. То ли мясо было изначально тухлым, то ли перегрелись пирожочки, пока внучка ехала по пробкам из своего Сергиева Посада, но эффект был ошеломляющим до умопомрачения. Вкусившие от щедрот оккупировали туалеты, а те, кто не в силах был дождаться… Моршанцева аж передернуло от воспоминаний.

Но сегодня, слава богу, поносов было мало — всего два, причем в разных отделениях. Да и боли в животах оказались банальнейшими кишечными коликами, ради которых и хирурга на консультацию дергать совестно. Кому совет, кому но-шпы, кому активированного угля…

Героически умяв половину принесенной снеди (угощать медсестер не хотелось, нести домой с дежурства тоже), Моршанцев окончательно подобрел. Улучшению настроения способствовало и то, что, выйдя несколько раз в коридор, он неизменно заставал обеих медсестер за работой.

Послеобеденный тихий час — самое спокойное время в стационарах. Утренние проблемы решены, вечерние и ночные еще не обозначились, поэтому Моршанцев благоразумно решил немного поспать впрок. А то ведь неизвестно, какой будет ночь. По закону обратных явлений грядущей ночи полагалось быть спокойной, по закону парности случаев — совсем наоборот, так что не мешало поднакопить силенок. Спал сидя на диване, не раздеваясь и не снимая «рабочих» мокасин. Сел, удобно пристроил голову на верхней части диванной спинки, закрыл глаза и сразу же провалился в стремительный черный водоворот сна.

Проснулся Моршанцев оттого, что затекла шея. Посмотрел на часы, показывавшие без четверти семь (вот так придавил нехило!), покачал головой из стороны в сторону, разминая шею, освежил физиономию холодной водой из-под крана и вышел на вечерний обход.

Вечерний обход по дежурству — дело быстрое. «Добрый вечер… Как дела… Ну и хорошо… Спокойной вам ночи…» Осматриваются только те, кто предъявляет какие-то неотложные жалобы. Закончив обходить свое отделение, Моршанцев шел в «тахиаритмическое». Не было нужды говорить медсестрам, куда он идет, и так ведь ясно, но Моршанцев все же предупредил сидевшую на посту Галю. Интересоваться, куда делась Вероника, не стал, может, курит, может, в туалете, может, плановые вечерние инъекции кому-то делает… Одна медсестра на посту есть — и ладно.

В «тахиаритмическом» Моршанцев застрял на полтора часа. Поводы для жалоб были незначительными, но обильными, чуть ли не треть отделения что-нибудь да беспокоило, а скорее всего, просто хотелось лишний раз обратить на себя внимание врача. Оно, может, и к лучшему — за делами и время быстрее бежит. Чересчур спокойные дежурства тяготят скукой, излишне беспокойные — изнуряют, а так вот, когда есть чем заняться и в то же время пот ручьем не льет, дежурить лучше всего. Во всяком случае, Моршанцев так считал.

«Ну что ж, половина дежурства прошла без „сюрпризов“», — констатировал Моршанцев и, разумеется, немедленно сглазил оставшуюся половину.

То, что в родном отделении имеются проблемы, он понял еще на подходе, когда навстречу ему выбежал (именно что выбежал, а не вышел) раскрасневшийся от волнения больной. Больной был своим, из палаты Моршанцева. Установка кардиостимулятора прошла не совсем гладко, то есть к самому кардиостимулятору и к работе сердца претензий не было, но появилась откуда-то противная субфебрильная лихорадка,[17]вот и пришлось задержаться в отделении. Температурящих непонятно почему выписывать на амбулаторное лечение или переводить в другой стационар не совсем прилично, надо вначале установить причину повышения температуры или же дождаться ее исчезновения, если причиной стала простуда.

— Доктор! Дмитрий Константинович! Ну наконец-то! — запричитал больной, едва не сбив Моршанцева с ног. — Скорей! Там Борис Васильевич умирает, а помочь некому!

— А где сестры?

— Провалились куда-то обе!

На счастье Моршанцева, Борис Васильевич не умирал (легко можно было представить, чем обернулась бы для дежурного врача смерть пациента в оставшемся без присмотра отделении), а всего лишь задыхался от своей давней астмы. Неприятно, но не смертельно.

— Ингалятор не помогает, — прохрипел он, когда Моршанцев вбежал в палату.

— Час уже мучается, — добавил сосед.

— Час? — ахнул Моршанцев.

— Ну, час не час, а минут сорок — точно, — сказал тот, кто привел Моршанцева. — И никакой медицины в отделении…

Разборки Моршанцев отложил на потом. Вначале следовало купировать приступ, пока тот не перешел в астматический статус.[18]Пришлось Моршанцеву «тряхнуть стариной», вспомнить, как дежурил в студенческие годы в качестве медбрата в приемном покое седьмой городской больницы. За неимением ключа шкаф с лекарствами пришлось открыть разогнутой скрепкой, но это были мелочи. Спустя полчаса Борис Васильевич начал дышать более-менее пристойно, а потом и вовсе задремал под капельницей. Примечательно, что ни одна из сестер так и не появилась. И в курилке их не было, и в сестринской, и в кабинете старшей медсестры… Развоплотились, блин, истаяли.