Ко второй половине девяностых кадровая круговерть поутихла. В институте сформировался новый костяк. При назначении на тот или иной пост Всеволод Ревмирович всегда отдавал предпочтение вменяемости и лояльности перед профессионализмом. Профессиональный уровень нетрудно подтянуть, было бы желание, а вот склочника или упертого самодура переделать невозможно. Особенно тщательно, буквально человек к человеку формировались не только отделения, в которых производились сложные, подчас уникальные операции, но и отделение патологоанатомии, которое дает окончательную оценку лечению. Горе тому медицинскому учреждению, в котором патологоанатомы не учитывают интересов своих коллег-лечебников. При желании в любой истории болезни можно найти кучу ошибок, а можно и не найти.

Да и не одной патологоанатомии следует уделять особое внимание. Разве институтская поликлиника не должна работать как хорошо отлаженный механизм? А приемное отделение? И вообще — второстепенных отделений не существует.

В последние годы начала накапливаться усталость. Живешь-живешь — и не успеешь оглянуться, как разменяешь девятый десяток. До того, как отойти от дел, следовало обеспечить будущее единственной дочери Инны, позднего обожаемого ребенка. Мало быть назначенным на пост директора института, надо еще и удержаться на нем. Даже самого Всеволода Ревмировича несколько раз пытались тихо «снять», мотивируя это тем, что он терапевт, а институт у него больше чем наполовину хирургический.

Ну и что с того? Так и хирурга можно попереть из директоров, мотивируя тем, что он не досконально разбирается в терапии! Институт огромный, многопрофильный, и ни один человек не способен досконально во всем разбираться. Заместитель по лечебной работе Субботина тоже из терапевтов, но ничего, справляется так, что дай бог каждому. А на какой-то «узкий» случай существует заместитель по хирургии, статус которого ниже, чем у Субботиной, потому что он курирует не всю лечебную работу, а только хирургическую, и больше в профессионально-научном смысле, нежели в организационном.

Дочь Инна тоже терапевт, кардиолог. Характер у девчонки зубастый, своего не упустит и за себя постоять сможет. Надо бы ее поскорее в члены-корреспонденты пропихнуть, тогда уже можно будет передать свое кресло со спокойной душой. Регалии, они ведь тоже имеют значение, и какое! Хорошо бы еще Инне орденок… А что — заслужила. Своим вкладом в развитие отечественной науки на ее теперешнем посту заслужила. Надо бы подумать…

С течением времени Всеволод Ревмирович передавал своим заместителям все больше и больше полномочий, оставляя себе лишь то, что передавать было нельзя или неуместно. «Ты, папа, как Зевс, — шутила Инна. — Сидишь себе в кабинете, как на Олимпе, все видишь, все знаешь, но людям на глаза предпочитаешь не показываться. Человек — легенда». Еще бы не легенда — самого Сталина за руку держал…

При мысли о том, что бы стало с академиком Резником, посоветуй он отцу народов перейти с вина и коньяка на фруктовые соки, Всеволод Ревмирович вздрогнул. Нет, Илья Иосифович никогда бы не сказал ничего подобного, в отличие от своего излишне обидчивого ученика. Умный был человек академик Резник, потому и умер в восемьдесят три года своей смертью, окруженный домочадцами, а не конвоирами. И это при наличии отца-сахарозаводчика, купца первой гильдии! Отец Всеволода Ревмировича, искупая два года службы в жандармах на железной дороге, не только активно поддерживал большевиков, но даже имя сменил, став из Романа Ревмиром, сокращение не то от «революционный мир», не то от «революция мировая». В партию, правда, так и не рискнул вступать, а ну как припомнят прошлое. Сам Всеволод Ревмирович при вступлении в партию в анкете лишнего не писал, представляя свое социальное происхождение как рабоче-крестьянское. Как все резко меняется — раньше вокруг были одни рабочие с крестьянами, а теперь — одни дворяне. Ученый секретарь Ишутин дошел до того, что в рабочем кабинете вывесил генеалогическое древо, согласно которому происходил от побочной ветви давно пресекшегося княжеского рода Глинских, то есть находился в родстве с самим Иваном Грозным. Ничего, стоило только раз назвать Ишутина «вашим сиятельством», как он понял намек и дерево со стены снял.

— Всеволод Ревмирович, к вам пришли из министерства, — секретарша Анна Сергеевна ходила неслышно, как привидение. — Комиссия.

— Пусть заходят, — разрешил Всеволод Ревмирович, отвлекаясь от дум.

По раз и навсегда установленному порядку все проверяющие первым делом встречались с директором института, а он уже решал, чьим заботам их перепоручить. Сам Всеволод Ревмирович практически никогда проверяющих по институту не водил, считая, что сопровождение лиц рангом ниже мэра ущемляет его достоинство.

Иногда случалось и так, что прямо в присутствии проверяющих Всеволод Ревмирович звонил по телефону, высказывал недоумение, и проверяющим приходилось уходить обратно несолоно хлебавши.

С журналистами и представителями общественных организаций первоначально общался Фарид Фархатович Валиев, как заместитель директора по общим вопросам. Рассказывал, что нужно, показывал, что можно, а если сам не справлялся, то обращался за помощью к Инне Всеволодовне.

Журналисты в последнее время поутихли, перестали осаждать институт в поисках жареных фактов. Поняли, что ничего такого здесь нарыть не удастся, и переключились на другие, более многообещающие в смысле сенсаций учреждения здравоохранения.

Спокойствию в институте очень способствовал быстрый оборот коек, то есть быстрый оборот пациентов. Делалось это из экономических соображений (капитализм полностью завязан на оборот), но помимо материальной давало и моральные выгоды. Сегодня поступил — завтра прооперировали — через три-пять дней выписали на амбулаторное лечение… При таком подходе больные не залеживаются, не успевают полноценно обмениваться информацией, консолидироваться, накопить негатива и т. п. А потом они разъезжаются по шестой части суши и больше никогда не встретятся друг с другом. Разве что в Интернете можно будет обменяться впечатлениями, но на этот случай имелась своя подстраховка. Все заведующие отделениями были зарегистрированы сразу под несколькими разными никами на форумах, где оставлялись отзывы об институте. Их задачей было «разбавлять негатив», то есть — один-два раза в месяц просматривать отзывы, мотать на ус, делать выводы и писать рядом с отрицательными восторженно-положительные. Весь институт зачитывался отзывами о работе отделения хирургического лечения кардиомиопатий, которые писала жена заведующего, профессиональная журналистка. Каждый отзыв представлял собой искренне-подкупающий рассказ о человеческом горе, которому сумели помочь только здесь, в этом отделении. Каждый отзыв отличался от прочих манерой изложения. Так, например, водитель автобуса писал: «Дай Бог здоровья Владимиру Михайловичу Лаврусенко и его сотрудникам, которые вытянули меня за ногу с того света. И не фига поливать грязью отделение, в котором я лежал, как в раю». Школьная учительница истории выражалась более изящно и пафосно: «Добрые сильные руки Владимира Михайловича вернули мою маму к жизни, и нет таких слов, какими я могла бы выразить свою благодарность врачам и свое презрение тем, кто из зависти пытается их очернить». Иногда, в пароксизме профессионального хулиганства, супруга Владимира Михайловича писала отзывы вроде таких: «Тещу прооперировали, теперь скачет по дому, как коза, и трещит без умолку, как сорока. Эх, надо было в другую больницу класть!» Казалось странным, что обладательница столь выдающегося таланта работает простым корреспондентом заурядного женского журнала «Коробка сплетен».