В советское время Всеволод Ревмирович любил вставить к месту гордое: «Я лечил всех наших руководителей, кроме Ленина». После этой фразы окружающие почтительно умолкали.

Ленина Всеволод Ревмирович не смог бы лечить при всем своем желании, поскольку появился на свет через шесть лет после смерти «самого человечного человека». А вот при лечении Сталина успел поприсутствовать в качестве помощника своего учителя, тестя и наставника по жизни академика Резника, основоположника отечественной кардиологии. Впрочем, некоторые считали основоположником академика Ланга, имя которого носил институт, возглавляемый Всеволодом Ревмировичем, сколько людей — столько и мнений.

Насчет Сталина Всеволод Ревмирович слегка преувеличивал, потому что того лечил тесть, а он только помогал — измерял давление особым опломбированным тонометром, который приносил полковник из охраны вождя, да стенографировал беседу Сталина с тестем. Не для истории, а для того, чтобы у академика Резника была бы возможность на досуге еще раз оценить правильность своих действий и сделать правильные записи в медицинской карте вождя. Но, с другой стороны, участвовал ведь в лечении? Участвовал. Стало быть — лечил.

Всеволод Ревмирович часто вспоминал былые времена, когда его негласный статус был сопоставим чуть ли не со статусом членов Политбюро, большинство из которых являлись его пациентами. Благословенные времена, безвозвратно канувшие в Лету! Все, чего только можно было пожелать (в разумных, естественно, пределах), доставалось Всеволоду Ревмировичу даром или за сугубо символическую плату. Прекрасную дачу на шестидесяти сотках в престижном подмосковном «Елкино-1» подарил Всеволоду Ревмировичу Леонид Ильич Брежнев. Новенькая «Волга ГАЗ-24», предел мечтаний советского человека («Мерседес» Владимира Высоцкого, единственный в Советском Союзе, если не считать брежневского, в расчет не брался, как автомобиль, положенный лишь небожителям), была куплена Всеволодом Ревмировичем не по государственной, а по специальной цене для высшей партийной элиты. Цена была не только специальной, но и смехотворно низкой и умилительно «неровной» — шестьсот восемьдесят три рубля сорок девять копеек. Примерно столько же (а если точнее, то на три рубля сорок девять копеек дешевле) стоил в то время цветной телевизор «Радуга 716» производства Ленинградского завода имени Козицкого. От заграничных поездок, недоступных большинству советских граждан, Всеволод Ревмирович банально уставал, но что поделать — приходилось постоянно поддерживать честь отечественной науки на различных симпозиумах и конференциях. Эх, что там вспоминать…

В новой демократической России дела Всеволода Ревмировича поначалу рванули в гору. Это министрами и советниками можно назначить вчерашних учителей, младших научных сотрудников и завхозов, а вот с врачами такой номер не пройдет. В отличие от чего другого, свое драгоценное здоровье абы кому не доверишь. Первый президент увлеченно реформировал все структуры, перетасовывая кадры с ловкостью заправского шулера, но управления, ответственного за здоровье высшего эшелона власти, не тронул. Вернее, тронул, развалил, но тут же, то ли испугавшись, то ли одумавшись, восстановил, ну совсем как феникса из пепла.

Времена изменились — даром теперь ничего не доставалось, но золотой дождь регулярно проливался с неба, так что нуждаться не приходилось. Кадровые перетасовки привели Всеволода Ревмировича в кресло директора НИИ кардиологии и кардиохирургии. Прежний директор, коммунист до мозга костей, открыто выступил в поддержку ГКЧП (поговаривали, что путчисты обещали ему пост министра здравоохранения в возрожденном СССР) и вылетел из своего роскошного кабинета уже 26 августа 1991 года. Около полутора лет институт управлялся абы кем в статусе исполняющих директорские обязанности и разваливался буквально на глазах. Всеволод Ревмирович был назначен директором с наказом: «Чтобы, значит, навел порядок».

Порядок наводился тяжело. В первую очередь потому, что не хватало кадров. Кто свалил за границу, кто торговал на рынке, кто занимался остеклением балконов и установкой железных дверей, кто начал ездить в Турцию и Китай за товаром… В институте остались только подвижники и пассивно-инертные. Подвижники не представляли себя вне медицины, а пассивно-инертные ходили на работу по привычке. Всего остального — от одноразовых шприцев до простыней — тоже не хватало. Проблема с постельным бельем решалась легко — стараниями завхоза Валиева (ныне он гордо именуется заместителем директора по общим вопросам и производству) «одноэтажная» подсобка-склад превратилась в швейный цех, мощности которого не только удовлетворяют собственные потребности института, но и позволяют торговать продукцией, получая не очень большой, но стабильный доход.

Со швейным цехом была связана одна интересная история, «настоящий прикол», как сказала дочь. В один августовский день 1993 года в кабинет Всеволода Ревмировича, бесцеремонно отпихнув вставшую у них на пути секретаршу, ввалились два бритоголовых парня в скрипучих черных кожанках. Всеволод Ревмирович сначала подумал, что по его грешную душу явились наемные убийцы (мало ли кому дорогу перешел?), но то оказались рэкетиры.

— Медицины мы не касаемся, — объявил один из бритоголовых, — но вот с производства положено отстегивать тридцать процентов от прибыли. Прибыль-то есть?

— Вы кто? — выдавил из себя перепуганный Всеволод Ревмирович.

— Мы — твоя крыша, отец, — фамильярно ответил другой, бросая на полированную поверхность стола визитную карточку. — Наволочки уже третий месяц шьешь? Вот за три месяца с тебя и причитается.

Сразу после ухода рэкетиров Всеволод Ревмирович позвонил знакомому заместителю министра внутренних дел и зачитал в трубку то, что было написано на карточке. Больше к нему с подобными запросами никто не приходил, но Всеволод Ревмирович проникся духом времени и обложил своих заведующих отделениями ежемесячным налогом по принципу: «делайте что хотите, лишь бы шума не было, и не забывайте делиться». Что поделать — новые времена, новые традиции.

Первый российский президент был весьма непостоянен в своих симпатиях. В один прекрасный день Всеволод Ревмирович, доведенный до отчаяния упреками в непрофессионализме (никак не удавалось подобрать терапию, стабилизирующую артериальное давление), осмелился робко намекнуть, что систематическое употребление определенных напитков способно свести на нет любое лечение. В ответ получил гневную тираду о том, что настоящий врач подбирает лечение, исходя из привычек, предпочтений и образа жизни пациента, а не перекладывает, как всякие разные «лекари» (о, как презрительно было произнесено это слово!), с больной головы на здоровую. Чья голова больна, а чья здорова, уточнено не было. Остолбеневшего Всеволода Ревмировича под локотки довели до его служебной «тридцать первой» «Волги» и больше никогда консультировать в Кремль не приглашали. Всеволод Ревмирович боялся, что может лишиться и директорства, но обошлось. Скорее всего президент, всецело поглощенный противоборством с собственным Верховным Советом, забыл о нем…

Что ж — надо уметь довольствоваться тем, что имеешь, и извлекать из этого максимальную выгоду. Залогом спокойного и безбедного существования были хорошие отношения с министерством и всеми, кто стоит выше его, а также окружение института не только ореолом уникального заведения, равного которому в мире не найти, но и покровом тайны, сквозь который трудно было проникнуть постороннему, будь он хоть супершпион или супержурналист. В институте свято соблюдалось неписаное правило: «Молча делай свое дело и не суйся в чужие дела». Достижения получали широкую огласку, ошибки искусно скрывались. Оно и верно — зачем давать лишний козырь в руки очернителям и злопыхателям? Когда-то благородным ежедневным подвигом медиков было принято восхищаться, а сейчас только и норовят пнуть служителей Гиппократа или укусить побольнее.