– Поговорим о другом, – начал зам, насупившись и играя желваками на скулах. – Дело о превышении полномочий сотрудниками сто восьмого отделения, которое по нашему ведомству курировали вы и которое удалось спасти только на этапе рассмотрения в Верховном суде, что предпринято для того, чтобы такое безобразие не повторилось впредь. Вы можете дать мне твердую гарантию, что ваши люди не облажаются по новой?

– Но я делаю все возможное… – начал было оправдываться Бойко. «Черт, угораздило же явиться в такой неподходящий момент».

Зам только досадливо махнул рукой:

– Чтобы выбраться из ямы, нужно хотя бы не копать ее вглубь. У нас каждый третий рядовой работник милиции в той или иной форме берет взятки или нарушает процессуальный кодекс. И каждый при этом гребет под себя.

Электронные часы на руке Бойко пикнули, извещая хозяина о том, что уже одиннадцать часов утра. «Eleven o'clock», – подумал подполковник и, абстрагируясь от зуда начальника, занялся английским. В школе и институте он учил французский, а в последнее время почувствовал острую необходимость в английском. И по этому поводу завел себе правило: каждый раз с писком часов он пытался вспомнить английские названия всех предметов и явлений, которые в данный момент его окружали. «Стол – table, кресла – armchairs, окна – windows, жалюзи – venetian blind, шкафы – bookcase, начальник – superior…»

– Нужно организовываться на местах. Нужно собирать людей в единый кулак… – Замминистра несло, хоть жечь глаголом и не было его призванием, сегодня он разошелся не на шутку. – Кто, скажите, будет доверять совету директоров, который выполняет обязательства перед клиентами через раз, а?

Подполковник внимал молча с выражением полного покаяния на лице, по опыту зная, что гроза кратковременна и шеф сам успокоится, как только озвучит свои мрачные мысли. "Замминистра – vise minister, хмурый – sullen, мрачный – gloomy. Надо посмотреть в словаре, как будет по-английски «брюзжать» и «читать нотации».

После пятиминутного гневного монолога зам наконец иссяк, устало осел в кресло и впал в меланхолическую задумчивость, которая теперь могла длиться часами. Бойко осторожно поднялся и, стараясь не шуметь, чтобы не навлечь на себя еще один поток раздражения шефа, тихонько покинул кабинет.

Было уже слишком поздно, и ужинать он не стал. Турецкий чмокнул спящую дочь Ниночку и тихонько пропел:

Нинка, как картинка, с фраером гребет,

Сеня, дай мне финку, я пойду вперед

И поинтересуюсь, что это за кент.

Ноги пусть рисует,

Нинка, это ж мент, я знаю…

Ирина устало поморщилась: она слышала эти строчки в исполнении мужа уже раз пятьдесят:

– Послушайте, господин следователь. Мы вас совсем не видим. Ваше лицо уже стало пропадать с семейных фотографий…

Турецкий, раздеваясь, искоса поглядывал на нее. Он подумал, что ее неброская красота скрывается в непрестанных изменениях – в улыбках, полуулыбках, целой гамме взглядов, ослепительном смехе алых губ, обнажающих ровные белые зубы, в красноречивых изгибах этих губ, в мимолетном движении бровей, в едва заметных волнах настроения, пробегающих по этому то вызывающе чувственному, то иронически-холодному лицу.

Ирина лежала на кровати и механически нажимала кнопки пульта. Телевизионные программы мелькали, не задерживаясь больше пяти секунд. Вот проскочил Андрей Вознесенский, с которым беседовали в студии каких-то ночных новостей. Ирина не останавливалась, и через полминуты Вознесенский промелькнул снова с привычным платком под воротником рубашки, на которой был привычный клетчатый пиджак… Что-то привлекло внимание Турецкого. Ах да!

– Ирка, – он толкнул жену. – Тебе нравится, когда мужики носят косынки на шее? Не слишком ли кокетливо?

Жена почему-то вздрогнула и посмотрела на него расширенными зрачками.

Турецкий пожал плечами и повернулся на другой бок.

– Президент России, – вдруг сказал комментатор программы «Время», – поздравил наших спортсменов с их блестящим выступлением на зимних Олимпийских играх в Нагано и подчеркнул…

У психологов есть такой прием: если им нужно, чтобы мысли человека приняли вполне конкретное тематическое направление, они говорят прямо противоположное в категорической форме. Например, они говорят: «Ни в коем случае не думайте о кошках!» И все, вы попались. Теперь вы будете очень стараться не думать о кошках, только не о кошках, о чем угодно, только бы не о кошках, – но думать только о них! Так не этого ли самого добивался пресловутый «майор Резво»?! Похоже, он хотел заставить думать только о ФСБ… Значит, он отвлекал его от чего-то более существенного. От чего же? От дела Сафронова?

– Я надеюсь, – сказал Президент с экрана телевизора, – что отечественная школа хоккея будет и дальше, понимаешь… и глубже… и впредь…

…Ни в коем случае не думать о кошках. То есть о ФСБ… А о чем же тогда думать?… Не забыть бы завтра обследовать сейф… или лучше подождать криминалистов… о чем же думать… ах да, о Сафронове думать…

Президент вдруг сказал:

– Ладно, хрен с ними, с этими олимпийцами, понимаешь. А это еще тут кто такой понимаешь? А, Турецкий А. Б.

Турецкий растерянно оглянулся на жену. Но Ирки рядом почему-то не было. Собственно, ничего уже рядом не было. То есть много чего было, но все не то! Турецкий вдруг обнаружил себя возлежащим на кровати в Георгиевском зале Кремля.

– То есть А. Б. Турецкий, – гнул свое Президент, размахивая каким-то промасленным свертком. – А и Б сидели на трубе… – Он всунул Турецкому в руки сверток и растворился в следующем сне. Турецкий развернул бумагу – там лежала жареная рыба. Он, не задумываясь, откусил, но вкуса почувствовать не успел… или не запомнил…

Утром Турецкий посмотрел на дочь, талантливо имитирующую крепкий сон, и раздельно произнес:

– Значит, так. Десять баранов, девять баранов, восемь… семь… шесть… пять… – Он успел сходить на балкон и вернуться с лейкой для цветов, которую стал угрожающе наклонять над «спящей» Ниночкой. -…Пять баранов. Четыре… – он помялся и наклонил лейку сильнее, – баранов…

Дочка захохотала и, избегая принудительных водных процедур, убежала в туалет:

– Все ты путаешь, папка! Нельзя так говорить, так говорить не разрешается – четыре баранов!

Он снова преодолел искушение немедленно заглянуть в сейф, дабы не стереть отпечатки пальцев, если они там действительно были. И на всякий случай проверил наличие запасных ключей в черной шкатулке каслинского литья, где хранились различные семейные документы. Турецкий не видел ключей с тех пор, как положил сюда, и сказать теперь, перекладывал ли их кто-нибудь с места на место, было затруднительно. Может, Ирка? А может, и нет.

– Что у нас на завтрак, дарлинг? Есть что-нибудь горячее? – заорал бреющийся Турецкий, перекрывая шум воды, закипающего чайника и включенного радио. Он собирался заодно компенсировать пропущенный ужин.