– Мало кто не слышал о нем, – ответила Линнет. – Наши кланы хоть и враждовали, а все знали друг о друге. Бродячие менестрели воспевали подвиги твоего отца и его предков.

– Ты слышала их песни о моем отце? – испуганно спросил Робби.

– Чаще, чем мне тогда хотелось, – усмехнулась Линнет. – О храбрости людей рода Маккензи ходят легенды, и не важно, какой расцветки плед, любой шотландец, патриот своей родины, будет с уважением относиться к доблести соплеменников, если даже они принадлежат к недружественному клану.

– А как ты думаешь, барды споют когда-нибудь обо мне?

– Уверена в этом. – Линнет взъерошила его шелковистые волосы, приподняла подбородок и увидела, как его лицо осветилось надеждой. – У твоих предков славное прошлое, Робби, и ты приумножишь их подвиги, когда станешь главой клана.

Казалось, он повзрослел на глазах, но что-то его тревожило.

– Я стыжусь своих слез, – произнес он. – Мужчины не плачут.

– Кто тебе это сказал? Надо иметь мужество, чтобы говорить о том, что тебя мучает.

Робби обнял ее.

– Я так счастлив, что ты здесь.

От этих слов на сердце у Линнет потеплело.

– Я тоже рада, что приехала сюда, – призналась она. – Поможешь мне засеять грядку семенами капусты? Будущий хозяин должен знать все хозяйственные работы в замке не хуже, чем владеть мечом и копьем. Ну так как?

Робби кивнул.

– А можно тебя попросить…

– О чем?

Робби бросил на нее робкий взгляд.

– Научить меня метать нож, как ты тогда метнула в дядю Кеннета?

– Конечно, научу, и не только этому, – рассмеялась Линнет, передавая малышу мешочек с семенами.

Она распахнула дверь, и все трое вышли из дома.

Лишь поздно вечером, после легкого ужина, состоявшего из сельди, хлеба и вина, Линнет вспомнила о приготовленном для англичанина травяном эликсире, который хранился в кошельке у нее на поясе. Конечно, потерянного глаза не вернешь, но отек и краснота, обезобразившие его некогда прекрасное лицо, заметно уменьшились. В благодарность он каждый день посылал ей букеты цветов и кувшины самого лучшего вина.

Но самую большую радость Линнет испытала, когда случайно увидела его во дворе склонившимся над водой и внимательно изучающим свое отражение. Не желая смущать его, она поторопилась скрыться в доме, успев заметить довольное выражение его лица.

Неожиданный металлический звук за спиной заставил ее обернуться, и она с удивлением увидела Фергуса. Старый дворецкий стоял перед ней в заржавленной кольчуге, которая болталась на нем и казалась еще более древней, чем ее нынешний владелец.

В одной его руке у него был меч, в другой – булава. Линнет сильно сомневалась в том, достанет ли у него сил использовать это грозное оружие, но свирепое выражение его лица говорило об обратном.

– Фергус! – воскликнула она. – Куда вы собрались со всем этим железом?

– Сейчас моя очередь обходить крепостную стену, – пропыхтел он, выпятив грудь. – Наш господин и англ… то есть сэр Мармадьюк отправились в поход, и мой долг – защитить вас и всех, кто остался в замке.

Линнет не сдержала легкой улыбки.

– Разве они не оставили часовых?

– Конечно, оставили. И эти ребята хорошо знают, что произойдет, если я не застану их на посту.

– Но… я никогда прежде не видела вас полностью вооруженным. – Линнет старалась говорить серьезно. – Нам действительно угрожает опасность?

Старик украдкой огляделся, пристально всматриваясь в огромное пространство зала, словно из глубины его могло выступить бесчисленное рыцарское воинство.

– Нет, миледи, пока не угрожает. – Его голос снизился до шепота. – Но если этот негодяй Кеннет пронюхает, что ваш супруг и сэр Мармадьюк уехали, он может решиться на нападение.

– Так вот почему вы приготовились во всеоружии к защите замка.

– Да. Я пока еще хорошо владею мечом.

– Я верю в вас. – Линнет искренне улыбнулась, восхищаясь его доблестью и преданностью. Окажись стены Дандоннела в осаде, его господин удалился бы в спальню, прихватив приличный запас пива.

– Одну минуту, сэр, – остановила его Линнет, вспомнив о флаконе, который все еще находился в ее кошельке. – Я приготовила лекарство для сэра Мармадьюка и хочу отнести его к нему в спальню. Я слышала, у него теперь своя комната. Не подскажете где?

– С удовольствием. – Глаза Фергуса лукаво засверкали, он словно помолодел. – Он занял комнату вашего мужа, и теперь наш добрый господин спит в другом месте.

Линнет порадовалась, что в полумраке зала не был заметен румянец, вспыхнувший на ее щеках. Подождав, пока Фергус исчезнет за поворотом лестницы, она поторопилась в бывшую комнату Дункана, где состоялся их разговор в день ее приезда.

Дело было вовсе не в лекарстве. Ей хотелось проникнуть в святая святых – прежнюю спальню ее мужа. И примыкающий к ней кабинет.

Едва войдя, Линнет сразу заметила изменения. Исчезла суровая, мрачная атмосфера, которую она ощутила, когда была здесь впервые.

Сейчас комната казалась уютной и теплой. На столике – шахматная доска прекрасной работы, на низком сиденье у окна – множество удобных подушек, даже гобелены на стенах казались ярче и веселее, несмотря на сумеречный свет, проникающий в окна.

Дубовая дверь в дальнем углу кабинета была приоткрыта. Линнет влекло в эту комнату. Она достала флакон, подошла к двери и остановилась, пытаясь унять дрожь в коленях. Сердце ее бешено колотилось.

Набравшись духу, Линнет распахнула дверь и вошла в темную комнату.

Здесь было холодно. За окном начиналась буря, ветер гремел ставнями.

Линнет охватила тревога.

Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и внимание привлекла огромная кровать, которая была хорошо видна с того места, где она стояла. Никогда еще Линнет не видела такой роскошной кровати. Балдахин из дорогой заморской ткани был украшен великолепной вышивкой, бахромой и тяжелыми кистями.

Она смутно различала и другие предметы обстановки, не менее роскошные и изящные, но кровать неотрывно влекла ее к себе. Линнет пересекла комнату и положила руку поверх нескольких толстых пуховых матрацев. Ей показалось, что она прикоснулась к облаку.

В то же мгновение ей привиделся образ ее обнаженного мужа, овладевающего распростертой под ним темноволосой женщиной, лица которой она никак не могла разглядеть за балдахином. Линнет в страхе отдернула руку. Ее пальцы горели, словно она сунула их в ведро с раскаленными углями.

Она уже повернулась, чтобы уйти, и вздрогнула. Прямо перед ней, над камином, висел портрет женщины.