Наверное, именно поэтому я не в состоянии дать его Калебу, хотя он имеет право прочитать то, что в нем содержится. Просто я не могу сейчас расстаться с планшетом.

— Они встретились в школе, — начинает свой рассказ Зоя.

— Твой отец был очень умным, но психология никак не давалась ему, и его учитель, — эрудит, естественно, — обходился с ним из-за этого очень сурово. Твоя мать предложила позаниматься с ним после школы, и он сказал своим родителям, что работает над каким-то школьным проектом. Они занимались в течение нескольких недель, а затем продолжали втайне встречаться. Насколько я помню, одним из их любимых мест был фонтан в южной части Миллениум-парка.

— Букингемский фонтан? Тот, который на болоте?

Я представляю отца и мать, сидящих на краю фонтана перед бьющей в небо струей и болтающих ногами в воде. Я знаю, что этот фонтан давным-давно заброшен и никакой воды там быть не могло, но хочется представлять все покрасивее.

— Приближалась Церемония Выбора, а твой отец стремился оставить фракцию эрудитов, потому что увидел кое-что ужасное…

— Что?

— Твой отец дружил с Джанин Мэтьюз, — произносит Зоя. — Он увидел, как она проводит опыты на бесфракционнике в обмен на продукты питания, одежду, или еще что-то в таком же роде. Она тестировала сыворотку, вызывающую страх, ту, которая впоследствии использовалась при инициации лихачей. Сначала сыворотка не моделировала персональные страхи конкретного человека, а вызывала лишь самые общие, вроде боязни высоты или пауков. Нортон, сделавшийся затем эрудитом, был тогда там и позволил ей зайти слишком далеко. Бесфракционник после тех опытов так и не оправился. Для твоего отца это стало последней каплей.

Она останавливается перед дверью в лабораторию, чтобы открыть ее с помощью своего значка. Проходим в темный кабинет, где Дэвид дал мне записи моей матери. Мэтью уткнулся носом в экран компьютера, его глаза прищурены. Он нас едва замечает.

А мне одновременно хочется плакать и смеяться. Молча сажусь в кресло около пустого стола. Папа был тяжелым человеком. Но хорошим.

— Твой отец хотел уйти от эрудитов, а твоя мать не хотела присоединяться к ним, невзирая на то, что именно в этом заключалась ее миссия. Гораздо важнее для нее было быть рядом с Эндрю, и они вместе выбрали альтруистов, — Зоя вновь делает паузу. — Это вызвало раскол между Натали и Дэвидом. В конце концов, он извинился, но сообщил, что больше не может с ней переписываться. Не знаю почему. После ее отчеты стали очень короткими. Потому-то их нет в твоем журнале.

— Но ведь она могла выполнять свою миссию, будучи во фракции альтруистов.

— Да. И еще — она была гораздо счастливее там, если бы стала эрудитом, — говорит Зоя. — Конечно, в каком-то смысле, альтруисты оказались не лучшим вариантом. Нет никакой возможности избежать всех последствий. Даже руководство альтруистов было испорчено ими.

— Вы говорите о Маркусе? — хмурюсь я. — Но Маркус — дивергент. У него нет генетических повреждений.

— Человек, живущий среди людей с генетическими повреждениями, волей-неволей начинает вести себя так же, как они, — отвечает Зоя. — Мэтью, Дэвид хочет встретиться с твоим руководителем, чтобы обсудить одну из разработок по сывороткам. Последний раз Алан не смог сообщить нужную информацию. Мэтью, пожалуйста, зайди к Дэвиду.

— Конечно, — бормочет Мэтью, не отрываясь от компьютера.

— Прекрасно. Мне пора. Надеюсь, что ответила на твой вопрос, Трис, — она улыбается мне и покидает комнату.

Я не шевелюсь. Маркус — дивергент, то есть «ГЧ», как и я. Не думаю, что он мог стать плохим человеком только потому, что находился среди генетически поврежденных. Ведь и я была среди таких. И Юрайя. И моя мать. Но никто из нас не кидался с кулаками на своих близких.

— В ее объяснениях имеется несколько слабых мест, не так ли? — спрашивает Мэтью.

— Ага.

— Некоторые люди готовы все валить на генетические нарушения, — говорит он. — Это легче принять, чем правду. Но знаний пока недостаточно.

— Каждый человек находит для себя виноватого. Для моего отца это были эрудиты.

— Кстати, они мои любимчики, — слегка улыбается Мэтью.

— В самом деле? — напрягаюсь я. — Почему?

— Я не знаю. Наверное, потому, что я с ними во многом согласен. Если каждый постарается как можно больше заботиться об окружающем нас мире, проблем будет гораздо меньше.

— А я всю жизнь их боялась, — признаюсь я. — Мой отец ненавидел эрудитов, и я от него это переняла. Только теперь я начинаю понимать, что он был неправ. Или просто предвзят.

— Неправ в отношении эрудитов или в том, что научил тебя их ненавидеть?

— И в том, и в этом, — пожимаю я плечами. — Кое-кто из эрудитов помогал мне, даже когда я не просила их о помощи.

Уилл, Фернандо, Кара… Они все — из эрудитов и, вместе с тем, одни из лучших людей, которых я только знала. Пусть даже недолго.

— Они слишком зациклены на том, чтобы сделать мир лучше, — возражаю я. — То, что сотворила Джанин, не имеет ничего общего с жаждой знаний. Она жаждала власти, по словам моего отца. И она получила по заслугам. А лихачи, наверное, хоть что-то соображали.

— Есть такое выражение, — парирует Мэтью, — «Знание — сила». Когда у тебя есть сила и власть, ты можешь либо творить зло, как Джанин, а можешь — добро, как мы. Сама по себе власть злом не является.

— А я с детства привыкла относиться с подозрением как к первому, так и ко второму, — сообщаю я. — Альтруисты считают, власть может быть доверена только тем людям, которым она не нужна.

— Да, — соглашается Мэтью, — но не пора ли отбросить старые подозрения?

Он встает из-за стола и достает книгу, — толстую, потертую с загнувшимися уголками. На обложке напечатано: «Биология человека».

— Здесь, конечно, самые основы, но они помогли мне кое в чем разобраться, — продолжает он. — Удивительно быть непознанной частью сложнейшего биологического механизма и иметь потенциал для исследования себя самого. Наша способность познавать себя и мир — самое беспрецедентное, что произошло за всю историю эволюции, именно она и делает нас людьми.

Он протягивает мне книгу и возвращается к компьютеру.

Смотрю на изношенную обложку, перелистываю страницы. Значит, тут кроется прекрасная тайна? Наверное, если я прочту книгу, смогу что-нибудь понять. И таким образом, почувствовую себя частью чего-то неизмеримо большего и древнего, чем я сама.

— Спасибо тебе, — благодарю я Мэтью.

Он вернул мне то, что я потеряла.

В холле отеля пахнет хлоркой и лимоном. Сочетание запахов безумно раздражает мои ноздри. Прохожу мимо комнатного растения с ярким цветком среди глянцевитой листвы и направляюсь к нашей комнате. Протираю экран планшета подолом рубашки.

Калеб сидит один, его волосы взъерошены, а глаза опухли со сна. Я швыряю книгу по биологии на кровать, он растерянно моргает. Внутри меня все сжимается от боли, и я сильнее прижимаю к груди планшет с маминым дневником. Он — тоже ее сын. У него есть право прочитать это.