Мысль, закравшаяся в мою голову, кажется мне довольно скользкой:

— И брат не предал бы свою сестру, — добавляю я, уставившись на стол.

Последние несколько минут мы с Калебом отлично притворялись. Как бы долго человек ни пытался игнорировать правду, она опять выплывет наружу. Я поднимаю голову и смотрю на Калеба. Он такой же, каким был в плену — в штаб-квартире эрудитов. Но сейчас я слишком устала, чтобы продолжать с ним бороться или слушать его жалкие оправдания. Я только спрашиваю:

— Эдит присоединилась к эрудитам, не так ли? Хотя она и назвалась именем альтруистов?

— Точно. — Похоже, он даже не заметил изменения моего тона. — На самом деле, большинство наших предков — эрудиты. Нет, было несколько альтруистов и пара правдолюбов, но линия просматривается достаточно последовательно.

Мне становится холодно, и я начинаю дрожать. Наверное, я расколюсь на кусочки прямо на его глазах.

— Ты использовал все как предлог, — догадываюсь я. — И присоединился к эрудитам. Я имею в виду, если ты был одним из них, то лозунг «фракция выше крови» вполне отвечает твоей вере, да?

— Трис… — начинает он.

Но я и понимать не желаю. Я встаю.

— Что ж, ты рассказал мне об Эдит, я тебе — о нашей матери. А теперь — прощай.

Иногда, он вызывает во мне сочувствие, а иногда — я буквально вижу, как мои руки сжимаются на его горле. Но на этот раз мне просто хочется убежать. Выхожу из комнаты, и мои ботинки скрежещут на кафельном полу, пока я лечу обратно в отель. Я останавливаюсь, когда чувствую цитрусовый запах.

Тобиас стоит в коридоре. Я запыхалась, кровь сильно шумит у меня в ушах, меня переполняют удивление, гнев и тоска.

— Трис, — окликает Тобиас. — Ты в порядке?

Я качаю головой, и вдруг со всей силы прижимаю его к стене и нахожу его губы. Какое-то мгновение он пытается оттолкнуть меня, но потом отвечает на мой поцелуй. Все уже неважно. Мы не были вместе много дней, недель, месяцев и столетий.

Его пальцы гладят мои волосы, и я держусь за него руками, чтобы не упасть, мы упираемся друг в друга, как два клинка, застрявшие в патовой ситуации. Он сильнее всех, кого я знаю, и горячее, чем любой другой. Он — моя великая тайна, которую я сохраню до конца жизни. Тобиас страстно целует меня в шею, проводит руками по моему телу и обхватывает меня за талию. Я цепляюсь пальцами за его ремень, мои глаза закрываются. В этот момент я точно знаю, чего хочу: сбросить с себя всю одежду, уничтожить все, что разделяет нас, наше прошлое, настоящее и будущее.

Но в коридоре раздаются шаги, смех, и мы испуганно отшатываемся друг от друга. Кто-то, похоже, Юрайя, свистит, но я едва его слышу. Тобиас пристально смотрит на меня. Мы оба молчим.

— Заткнись, — наконец кидаю я Юрайе, не отрываясь от милого взгляда.

Юрайя и Кристина проходят мимо нас в комнату. Мы с Тобиасом идем вслед за ними, будто ничего не случилось.

Едва моя распухшая от мыслей голова касается подушки, я слышу хруст под моей щекой. Под наволочкой — записка. «Встретимся у входа в отель в одиннадцать. Нита».

Смотрю на Трис. Она растянулась на раскладушке, прядь волос, накрывшая ей лицо, слабо колышется. Не хочется ее будить, но я чувствую себя странно: ведь я отправляюсь ночью на встречу с чужой девушкой. А только что мы поклялись быть честными друг с другом. Гляжу на часы: 10:50. Нита — просто друг, к тому же у нее наверняка срочное дело. Завтра я сообщу обо всем Трис.

Откидываю одеяло и сую ноги в ботинки, последнее время я сплю, не раздеваясь. Прохожу мимо кроватей Питера и Юрайи. У последнего из-под подушки выглядывает фляжка. Аккуратно вытягиваю ее и прячу под одеяло на одной из пустых коек. Мне стыдно, что я присматриваю за ним далеко не так хорошо, как обещал Зику.

Выхожу в коридор, завязываю шнурки, приглаживаю волосы. После того, как я покинул альтруистов, я не стригусь. Мне хотелось, чтобы лихачи видели во мне потенциального лидера, но я скучаю по-старому ритуалу, по стрекотанию машинки для стрижки. Мои руки еще помнят заученные осторожные движения. Когда я был маленький, отец стриг меня в коридоре на верхнем этаже нашего дома. Он был неаккуратен и царапал мне то затылок, то ухо. Но он никогда не ворчал. Мне кажется, это кое о чем говорит.

Появляется Нита, постукивая каблучками. Сегодня на ней белая футболка с короткими рукавами, волосы откинуты за спину. Она улыбается одними губами.

— Ты какая-то встревоженная, — говорю я.

— Так и есть, — отвечает она. — Пойдем.

Она ведет меня полутемными коридорами, почти пустыми, если не считать редких уборщиков. Похоже, они знают Ниту: каждый приветственно ей машет. Она зябко засовывает руки в карманы. Когда мы случайно встречаемся взглядами, она быстро отводит глаза.

На двери, через которую мы проходим, нет сканера, очевидно, ее не нужно запирать. За ней — круглая комната, с люстрой из стеклянных подвесок на потолке. Полы — из темного полированного дерева, а стены покрыты бронзовыми листами. На них начертаны имена. Их — тысячи, если не больше.

Нита останавливается и широким жестом обводит помещение:

— Здесь — родословные жителей города Чикаго, — говорит она, — ваши генеалогические древа.

Приближаюсь к одной из стен и читаю имена, пытаясь найти знакомые. В конце концов, обнаруживаю: Юрайя Педрад и Иезекииль Педрад. Возле них — буковки «ЛЛ» и точка рядом со словом «Юрайя». Ее вырезали совсем недавно. Думаю, его так пометили потому, что он — дивергент.

— А где здесь мое? — спрашиваю я.

Она пересекает комнату и дотрагивается до одной из панелей.

— Поколения считаются по женской линии. Вот почему в записях Джанин сказано, что Трис — это второе поколение, ведь ее мать родилась за пределами города. Но мы никогда не узнаем, как Джанин это выяснила.

С трепетом приближаюсь к панели, на которой написано мое имя. Вижу вертикальную линию, соединяющую Кристин Джонсон с Эвелин Джонсон, и горизонтальную — от Эвелин Джонсон к Маркусу Итону. А под ними находится и Тобиас Итон. Буквы рядом — «АЛ», и тоже есть точка, хотя на самом деле не дивергент.

— Первая буква — твоя фракция по рождению, — объясняет Нита, — а вторая — фракция, выбранная тобой. Они думали, что так они проследят путь генов.

Буквы, возле имени моей матери: «ЭАБ», где «Б», очевидно — обозначение для бесфракционников. Напротив моего отца: «АА» и — точка.

Я смотрю свое генеалогическое древо. Это некая карта, которая показывает мне то, что я связан с ним. Навсегда.

— Спасибо, — грустно говорю я. — Но не пойму, зачем нужно было делать это посреди ночи?

— Чем раньше, тем лучше. И еще мне нужно поговорить.

— Что-нибудь бодрящее, вроде того, что генетические проблемы далеко не определяют мою личность?