– Кто такие? – спросил он отрывисто, точно тявкнул. Голос высокий, ломкий.

– Путешественники, – сказал Иеронимус.

– Кто такие? – прокричал наместник. – Кто?

– Два монаха и солдат, – сказал Иеронимус.

Бальтазар видел, что Мракобес не боится. Любопытствует и забавляется. Бывший хайдельбергский студент скрипнул зубами. Под костлявое колено Бальтазара попал острый камешек, и Фихтеле мечтал передвинуться на другое место, но сволочные грабители крепко держали его, не позволяли шевельнуться.

Цепи громыхнули, когда наместник скрестил на груди руки.

– Не торговцы?

– Нет.

Варфоломей посмотрел на Витвемахера. Тот посторонился, пропуская другого разбойника, видимо, умевшего говорить более складно.

– Пусть блаженный Верекундий поведает.

– Вот как было дело, – заговорил блаженный Верекундий. – Мы спасли несколько душ, вынужденно и против своей воли загубив при том грешные тела. Мы не вдруг приняли такое тяжкое решение. Тебе хорошо известна наша мягкость, отец. Нет, сперва мы долго увещевали их, сначала добром, потом пытками. Все это мы делали ради их спасения. Ибо сказано, что богатые будут гореть в аду. Так поступили мы и предавались молитвам и покаянию, когда явились эти неразумные грешники…

– А! – зарычал Варфоломей. – Грешники!.. Грешники!..

Он уставился прямо в глаза Иеронимусу – так, словно хотел выпить его душу.

– Вы грешники?

– Да, – сказал Иеронимус.

Варфоломей опустил ресницы – пушистые, как у ребенка, – прикусил губу, помолчал. Не открывая глаз, спросил еле слышно:

– Вы раскаиваетесь?

– Да, – ответил Иеронимус серьезно, без тени улыбки.

– Вы искренне раскаиваетесь?

– Да, – повторил Иеронимус.

– Я готов выслушать твою исповедь, – пробормотал Варфоломей, словно во сне.

Иеронимус помолчал немного, прежде чем заговорить.

– Я убивал, – сказал он. – Я прелюбодействовал…

Варфоломей открыл глаза. В них горели желтые огни восторга. И он закричал:

– Чем же ты отличаешься от меня? Ничем! Ты – я!

– Все мы дети Господни, – согласился Иеронимус и посмотрел на наместника снизу вверх.

Неожиданно Варфоломей разрыдался. Его острые плечи дрожали, цепи звенели, крест на груди бурно вздымался и падал. Сквозь рубище видно было, как ходят его выпирающие ребра.

Иеронимус встал с колен и обнял наместника. Содрогаясь от слез, Варфоломей с готовностью припал к его груди. Иеронимус провел рукой по растрепанным светлым волосам.

– И вы вступите в Орден? – спросил Варфоломей сквозь слезы.

– Я уже в ордене, – сказал Иеронимус мягко.

– Настоящий, взаправдашний служитель Церкви, – всхлипывал Варфоломей, – в моем Ордене. Я благословен! Мы благословенны!

Ремедий и Бальтазар все еще оставались на месте. Ремедий так и стоял на коленях, приоткрыв в изумлении рот.

Выпустив наконец Иеронимуса, Варфоломей метнул взгляд в сторону его товарищей. В глазах наместника сверкали слезы.

– Вы голодны, братья мои, – от всей души проговорил Варфоломей. – Но у меня есть, чем накормить вас.

К обеду у наместника подавали суп из сорняков, плохо пропеченный мокрый хлеб из грубой муки и вареную с чешуей рыбу.

– Знать б заранее, что они так плохо питаются, – прошептал Ремедий на ухо Бальтазару, – положили бы их голыми руками. Голодный – не воин.

Бальтазар выругался сквозь зубы. Больше всего раздражал его невозмутимый вид Иеронимуса.

Вечером, перед тем как устроиться на ночлег, Фихтеле улучил минутку и спросил Иеронимуса:

– Зачем вы ломали эту дурацкую комедию, святой отец?

– Какую комедию?

– С покаянием…

На это Иеронимус сказал:

– Ты всегда был плохим христианином, Фихтеле.

И почти сразу же заснул, не пожелав продолжать разговор.

* * *

Наутро наместник Варфоломей объявил, что желает отправиться в Страсбург вместе с Иеронимусом, дабы попытаться распространить свет истины на этот город. Он справедливо полагал, что, опираясь на авторитет священнослужителя, который, к тому же, близко знаком с графом Лотаром, он легче добьется внимания.

Фихтеле исступленно мечтал о том, чтобы случилось какое-нибудь стихийное бедствие и избавило их от наместника Варфоломея и его блаженных головорезов. Он пыхтел и злобствовал до тех пор, пока Витвемахер, дружески ухмыляясь, не вернул ему пистолет. После этого Бальтазар немного успокоился и подобрел.

Ремедий отнесся к новшеству безразлично. В его недолгой жизни не бывало еще так, чтобы ему самому приходилось принимать какое-нибудь важное решение. Всегда находился человек, который все решал за Ремедия Гааза, так что ему оставалось только подчиняться.

* * *

День и еще полдня они плутали по лесу – наместник Варфоломей глубоко зарылся в дебри. К полудню второго дня вышли на большую дорогу, которая, по уверению Варфоломея, должна привести прямо к Страсбургу. В бытность купцом (при этом воспоминании наместник истово крестился и плевался) он не раз ходил по этим дорогам в обе стороны, так что с таким проводником путники достигнут Страсбурга скорее, чем рассчитывали.

Ссылаясь на свой опыт, Варфоломей уверял, что нынешнюю ночь они проведут под крышей. Это было очень кстати. Близость осени давала о себе знать. По ночам уже начинались заморозки на почве.

Поэтому когда впереди показался трактир – как и предсказывал Варфоломей, которому Фихтеле не очень-то верил, – все вздохнули с облегчением.

Но попасть под крышу оказалось не таким простым делом, как казалось поначалу. Завидев толпу бродяг, в дверях несокрушимой стеной выросла хозяйка трактира. Была она худой, мослатой, с бесцветными волосами, уложенными под чепец, востроносая и горластая.

– Добрая женщина, – обратился к ней наместник Варфоломей и патетически потряс скованными руками. – Мы мирные путники, пусти нас добром во имя милосердия…

Женщина прервала его.

– Убирайтесь, бродяги, – сказала она, вытирая нос фартуком.

– Эй, не распускай язык, чертова баба, – возмущенно сказал Витвемахер и показал ей аркебузу. – А то всажу в тебя пулю, будешь знать. Богачка.

Женщина сунула руку под фартук, выразительно шевельнула спрятанным на поясе пистолетом.

И тут Ремедий узнал ее.

– Бог ты мой, – ахнул бывший солдат. – Да это же Эркенбальда!

Он сразу помрачнел. Вспомнил бывшую товарку по скитаниям. У нее снега зимой не допросишься – с капитаном Агильбертом были два сапога пара. Тот тоже только на оплеухи щедрый, а что до денег – удавиться готов за гульден.