Денег и мягкой рухляди, конечно, царская казна выделила немало: церкви Великомученицы Екатерины на Синайской горе назначено 500 рублей, цареградскому патриарху Иеремии — 600 рублей и сорок соболей; на раздачу нищим и монастырям в Царьграде и его окрестностях — 1000 рублей; Ватопедскому монастырю на Афоне — 800 рублей, Хиландарскому — 700 рублей, Пантелеймонову монастырю — 500 рублей и прочим монастырям — 2000 рублей. В Пантелеймонов монастырь велено передать ризу и стихарь, а в Хиландарский — полное облачение[3].

Всеми делами денежными с казной и бумажными с Посольским приказом занимался Мишенин. Задачу Трифон имел иную — подготовить обоз. Путь был неблизким, а значит, и возки должны быть крепкими, новыми, и лошади выносливыми, да чтобы без скрытых изъянов; а уж с челядью и вовсе вышла морока.

У всех купцов имелись не только приказчики, но и личная охрана. Не являлся исключением и Трифон. Однако так получилось, что Коробейников договорился заранее и дал слово, что после Рождества поведет обоз в Астрахань. А слово купеческое — не воробей: вылетит — не поймаешь. Не выполнишь уговор — потеряешь честь. И теперь Трифон ломал голову, как ему быть. Все выходило на то, что нужно посылать в Астрахань старшего сына, Матвея. А путь туда еще опасней, чем в Святую землю. Разбойного люда столько расплодилось на земле Русской, что купцы в дальний путь собирались, как в военный поход.

Поэтому Коробейников, немного повздыхав и помаявшись, отдал всех своих самых надежных людей и охрану сыну; Матвей был ему дороже собственной жизни. И пришлось купцу набирать слуг среди московского люда. Но поди знай, кто чем дышит, хотя без рекомендации уважаемых купцов ни один чужой человек не мог попасть в посольский обоз.

Но главный вопрос — с повозками и лошадьми — Трифон намеревался решить лично, без подсказок; опыта для этого у него хватало. Сани заказывать уже поздно — близился конец зимы. Поэтому Коробейникову пришлось немного поломать голову над тем, какой из трех типов грузовых возов — фурманский, немецкий или армянский — выбрать. Трифон остановился свой выбор на армянском возе, в который запрягали восемь лошадей и который обладал большой грузоподъемностью; на него можно нагрузить до семидесяти пудов. А раз так, значит, обоз будет более компактным, что для опасного путешествия немаловажно — охранять легче.

Кроме царских даров и денег Мишенин и Коробейников везли свои товары. Это входило в уговор с Посольским приказом. Товары нужны для маскировки истинной задачи посольства. Иван Михайлович был несколько озадачен тем, что им придется заниматься еще и торговлей, что без предварительного договора с иноземными купцами трудно, но быстро успокоился — какой же купец откажется от нечаянной прибыли?

Богдан Бельский повторил слова государя, настоятельно посоветовав Трифону не посвящать Мишенина в тайну, ради которой Иоанн Васильевич в срочном порядке направил посольство в Святую землю. Коробейников был согласен с ним полностью. Государево дело — это очень серьезно. Не приведи Господь, Мишенин, который в последнее время стал по-стариковски болтлив, кому-нибудь откроет царский секрет. Тогда точно кремлевских пыточных подвалов не избежать…

В ясный воскресный день Трифон Коробейников, конюх Первуша и двое слуг отправились на Зацепу, возле которой находился конный торг. Февраль был на исходе, и яркое солнце выжимало из стрех звонкую капель, но обычно грязные Стремянный и Конный переулки, по которым ехали Трифон с конюхом, были еще подмерзшими, и копыта коней стучали весело и звонко.

Обычно летом в этом месте стояла отвратительная вонь, потому что неподалеку находилась самая большая в Москве конская бойня и рынок конского мяса. К тому же рядом, как темное родимое пятно на белом теле, раскинулась Кожевенная слобода, где татары обрабатывали конские шкуры, что не добавляло приятных запахов. Но сейчас в воздухе витал лишь запах дыма от печных труб, да и тот не падал на землю, а торчал столбом, теряясь в лазурной выси — погода стояла безветренной.

Торг, как всегда в воскресные дни, бурлил. Ногайцы совсем недавно пригнали большой табун недорогих, но выносливых и неприхотливых степных лошадей, и простой народ расхватывал их едва не в драку. Ногайская орда поставляла в Москву не только овец и рабочих лошадок, но и восточных скакунов — аргамаков. Однако Трифона они не интересовали; ему нужны были мощные, сильные тяжеловозы.

Конечно, Коробейников мог для посольства истребовать лошадей на конном заводе в селе Хорошеве; «кобыличью конюшню» основал еще отец Иоанна Васильевича. Но к боярину-конюшему и его первому помощнику — ясельничему и на хромой козе не подъедешь, это купец уже знал. Всучат коня с изъяном (а как откажешься?) и мучайся потом с животиной. Собственные заводы имели и богатые бояре, и монастыри, но к ним можно и не соваться — они растили лошадей только для своих хозяйских и военных нужд.

Трифон проигнорировал ногайцев и сразу направился к более дорогим лошадям — тяжеловозам. В этом ряду народ собирался степенный, неторопливый — как торговцы, так и покупатели. Хороший тяжеловоз стоил больших денег, поэтому за него торговались долго, обстоятельно оценивая и стать, и возраст, и игру мышц, и рост, и даже блеск глаз.

Продавались в основном русские лошади. Они считались идеалом коня — крупные, сильные, тучные, но чересчур медлительные. Русские лошади передвигаться могли в основном шагом, лишь изредка переходя на рысь или тяжелый галоп. На отборных русских жеребцах, чепраки, седла и уздечки которых унизаны дорогими украшениями, воевали в основном тяжеловооруженные бояре и родовитые дворяне.

Но Коробейникову нужны были лошади не только сильные, но также выносливые и быстрые, которые в случае нападения разбойников могли как можно скорее покинуть место засады. Поэтому он остановился там, где торговали ливонскими клепперами и литовскими жмудками.

Клепперы считались потомками восточных жеребцов, завезенных в Европу крестоносцами, и кобыл ливонской лесной породы. Жмудок причисляли к литовскими лесным лошадям, улучшенных добавлением крови восточных и западных пород. Невысокие, мускулистые клепперы и жмудки не отличались привередливостью по части корма и ели по сравнению с русской породой раза в два меньше, что для путешествия весьма существенно.

Сторговались быстро. Трифон не хотел терять время на пустые разговоры и, долго не думая, сказал свою окончательную цену. Наверное, торговец лошадьми сразу определил в нем серьезного купца, поэтому не стал сильно упираться — московский торговый люд не проведешь, а что касается денег, то он столько и хотел. Тем более что покупатель брал не одну-две лошади, а целый табун…

Однако вернемся на несколько дней назад. В кружале*, что на Разгуляе, собирался народ совсем уж пропащий. Просторная приземистая изба была огорожена дубовым тыном, проникнуть за который мог только человек, знакомый целовальнику, или тот, за кого ручался кто-нибудь из пьянчуг. К избе хозяин кружала пристроил клеть с чуланом, а под клетью вырыл погреб, где за дверями, которые и тараном не прошибешь, хранилось хлебное вино и разные соления-мочения. На дворе возле колоды, похожей на коновязь, — цепь с ошейниками. На нее сажали особо буйных гуляк — пока не придут в себя. Но зимой мало кто упивался до положения риз, поэтому позорное место пустовало.