– Себя обманываю, а тебя – нет.

– Себя обманываешь?

– Долго объяснять.

Действительно, как объяснить Насте, что ему некуда деваться в этой жизни? Ни работы у него, ни угла, а впереди полная безнадега. Только на Кальяна он и мог работать, но назад пути нет. Никому он теперь не нужен.

– А мы куда-то торопимся?

– К твоей маме.

– Думаешь, она ни при чем? – Настя смотрела на Мартына, как на истину в последней инстанции.

– Я твою маму в борделе не видел, – сказал он. – А Рому видел.

– Думаешь, это Рома – все?

– Лешу он знает, Жанну тоже, – кивнул Мартын. – И денег у него много.

– Я должна была сразу догадаться. Как только увидела его.

– И никто его не убивал.

– Жанна меня обманула.

– Зачем?

– Чтобы я выпила. За упокой.

– За свой упокой.

– И я выпила.

– Значит, долго жить будешь.

– Думаешь? – Настя притерлась к нему плечом, волосами коснулась его щеки.

Мартын улыбнулся и закрыл глаза. Он имел дело с красотками экстра-класса: Эльза, Белла, та же Жанна. Но Беллу, например, он помнил смутно, постарался вывести на мысленный экран ее лицо, но получил туманный, ускользающий образ. И у Эльзы такая же ускользающая красота. Да что там, он и Лесю-то скоро забудет. А Настя всегда будет стоять перед глазами. Ее лицо врезалось в память так же крепко, как чернила в лагерную татуировку. Он мог наколоть ее портрет по памяти, без всякого трафарета. Возможно, его память ждала этот образ, как сухая губка – пригоршню воды. Ждала, получила, впитала – и навсегда.

– Будешь жить, – сказал он. – И никто тебя никогда не тронет.

– Рома знает, где я живу.

– Очень хорошо, – пожал плечами Мартын.

– Что в этом хорошего? – От удивления и возмущения Настя взяла чересчур высокую ноту, ее голос дрогнул и рассыпался, как пороховой заряд фейерверка в ночном небе.

– Если Леша тебя найдет, значит, Рома тебя и подставил.

– А если найдет?

– Это плохо.

– Так плохо или хорошо?

– И с Ромой надо что-то делать, – в раздумье проговорил Мартын.

– А что с ним делать?.. Просто убить, и все.

В словах Насти звучало спокойствие все решившего для себя человека. Мартын даже посмотрел на нее – а вдруг не шутит?

– Ты это серьезно?

– После того, что он со мной сделал?

Мартын промолчал, плотно сомкнув губы. Он понимал, что с Настей могли сделать все, что угодно, но лучше не думать об этом.

– С ним-то ничего не было… Но все из-за него! – сквозь зубы проговорила она.

– Надо бы с ним потолковать.

Мартын с удовольствием набил бы морду Роме по-настоящему, так, чтобы и нос сломать, зубы выбить. И Ялика он недостаточно отоварил, да и Утюгу с Борманом надо бы добавить, чтобы они кровью харкали. Или просто убить, как сказала Настя. А что? Коротко и справедливо.

– Он за все заплатит… – кивнула Настя. – Но сначала к маме.

Мартын велел таксисту остановиться на оживленном шоссе, расплатился. А когда тот уехал, остановил частника. Сделать это было не просто, обычные водители неохотно подрабатывали таксистами, а тут еще Настя смотрелась странно в своем банном халате. Но тем не менее пересадку они сделали.

Настя назвала адрес, какое-то Успенское шоссе, какой-то поселок, вроде бы ничего необычного, но таксист как-то странно посмотрел на нее.

Поселок оказался охраняемым, у ворот стоял охранник в униформе, чтобы проехать, нужен был пропуск, но Настя помахала мужчине рукой, тот кивнул ей, как своей, и шлагбаум открылся. Охранник проводил Настю печальным сочувствующим взглядом. Мартын пожал плечами – ну нельзя же так реагировать на обычный банный халат.

Поселок тянулся на несколько километров вдоль шоссе. Дома большие, красивые, на приличном расстоянии друг от друга.

Настя показала на темно-красную крышу, застывшими волнами вздымающуюся над белокаменным особняком. От улицы участок был отделен высоким кованым забором, через который просматривался передний двор – с газонами, фигурными кустарниками, с фонтаном посредине.

Ворота тоже кованые, с богатыми узорами и вензелями. Открывались они автоматически, но у Насти не было ключа, поэтому пришлось жать на клавишу звонка. Она торопилась, поэтому не стала ждать, пока Мартын расплатится с таксистом.

Машина уехала, а из дома никто не выходил.

– Мама рано на работу уезжает, – сказала Настя, нетерпеливо переминаясь с ноги на ноги.

– А работает где? – Мартын в замешательстве смотрел на дом.

Если Настина мама – хозяйка этой роскоши, то дело принимало другой оборот. Он не хотел расставаться с Настей и надеялся на продолжение отношений, но, если она – девочка из богатой семьи, на общее будущее рассчитывать глупо. Это сейчас Настя нуждается в нем, а завтра, когда испуг пройдет, пошлет его далеко-далеко. А еще раньше в позу встанет ее мама. Она скорее простит Рому и женит на нем Настю, чем примет Мартына в свой дом.

– А Валентина снова опаздывает… – сказала Настя.

Она не ответила на вопрос. Потому что не слушала Мартына. Потому что слышала только себя. Сейчас она скроется за железными воротами, за бронированными дверьми, мама вызовет полицию, простимулирует процесс, и менты сожрут Ялика с потрохами. И Мартына за компанию заметут, чтобы у Насти под ногами не путался.

– Мама ей многое позволяет… Поверить не могу! – Настя присела на корточки, приложила к щекам ладони.

– Что такое?

– Неужели я дома? – Она резко повернулась к Мартыну и глянула на него так, как будто он мог схватить ее, взвалить на плечо и как тот циклоп утащить в свою пещеру.

– Не знаю, ворота не открываются.

– Вадим, наверное, спит… Ну, да, ему же делать нечего… – Настя вдруг схватила Мартына за руку, ее взгляд озарил блеск шальной мысли. – Будешь моим парнем!..

– Что у тебя с этим Вадимом?

– Ничего!.. Честное слово, ничего не было!.. Но мама подумала… А-а… – Настя махнула рукой, загоняя разговор под лавку, до лучших времен. – Да что ж там такое?

Наконец дверь открылась, и Мартын увидел ухоженной внешности мужчину одного примерно с ним возраста. Спортивного телосложения, бодрый, подтянутый. Голова опущена, спина ссутулена, но внутренняя бодрость все равно чувствовалось. Лицо гладко выбрито, сытые щеки блестят от крема, а взгляд грустный. Но при этом он изображал радость, к Насте шел быстро, хотя и нетвердой походкой, как будто был немного пьян.

И взгляд у мужика грустный, и радость невеселая. Настя заметно встревожилась, глядя на него.