Он назначил дату марша — 4 августа. Мы сообщили о ней на сайте и написали: «Присоединяйтесь к нам на марше справедливости ради наших детей!» Пара человек, из тех, кто день и ночь проводит за компьютером, неожиданно прислали сообщения: «Мы придем!»

Я подумал: если этот марш состоится, то мне лучше быть там. Я купил большие листы в магазине печати и сделал несколько плакатов: «Верните Сэта домой!» и «Синдром сотрясения — это миф».

Нейл Коуэн попросил позвонить в редакцию «А Current Affair» и «60 minutes» и рассказать им о марше. Хайнц заявил:

— Мы пойдем с теми, кто предложит больше денег!

Я позвонил и рассказал оператору на Девятом канале, что мой зять — мой зять, Господи, помоги мне! — Пол Хайнц несправедливо обвинен. Он собирается взять фотографию Сэта, увеличить ее и нести, высоко подняв над головой, по дороге на Канберру, чтобы заставить политиков выслушать его и вернуть моего внука.

Девушка ответила, что репортер мне перезвонит. Я ждал, но никто не звонил. Коуэна это не смущало. Он объяснил, что телестудии ведут себя крайне осторожно, потому что они не могут показывать лиц, особенно в случаях плохого обращения с детьми. Он предложил связаться с радиостанциями. Я звонил на радио «2UE», «The АВС». Но и тут я не смог ничего добиться. Коуэн пояснил, что для радио это трудная задача, и предложил газету «The Daily Telegraph», но получил отказ. Они считали, что это не их дело.

Коуэн не унывал:

— Все в порядке. Когда мы выйдем на улицу с плакатами, мы блокируем движение и они не смогут нас игнорировать.

День марша настал. Я встал в пять часов утра. Одна из групп сказала, что встретит нас в Форстере, на первом этапе пути. Я приготовился к походу, взял чистые шорты и носки. Дорога до Канберры займет несколько дней.

Я подъехал к дому Хайнца. Постучал в дверь — никто не ответил. Я толкнул ее и вошел. Хайнц сидел на диване, старом, провалившемся, изломанном, и пил вино. На полу стоял кальян. Фэт рядом с ним не было.

Я держал в руках плакаты. Самый большой мы должны были нести по дороге к Верховному суду. Я спросил Хайнца: «Ты готов?», но глядя на него, понял, что он никуда не собирается. Уже не впервые Пол Хайнц не выполнял обещание. Он был просто привязан к этому развалившемуся дивану.

Он ответил:

— Послушайте, Мэд. Я думаю, что у нас проблемы с этой кампанией.

Хайнц потянулся к кальяну, достал зажигалку и закурил. Спустя некоторое время он заговорил:

— Где мы будем жить? У меня нет денег на мотели.

Он закашлялся.

Я ответил:

— Люди поддержат нас! У нас был план, помнишь? Когда они увидят, что мы делаем, то выйдут на улицу и поддержат нас. Мы проведем собрания в городах, люди выйдут и помогут. Помнишь?

Глядя в его бессмысленные глаза, я понимал, что все это бесполезно. Кто мог поддержать такое чудовище?

Хайнца не волновали мои размышления. Он опять закурил кальян, в чашке пузырилась вода. Его горло было заполнено дымом. Хайнц посмотрел на меня и сказал:

— Я не знаю, Мэд. До Канберры чертовски далеко…

Он завалился на диван, взглянул на меня отрешенно и замолчал. Он был как камень.

Я смотрел на него и думал, что Хайнц был и остался неудачником и подонком. Но, как и в прежние времена, я не произнес этого вслух. Я положил плакаты на пол и вышел из дома.

Я не знал, что мне делать, наверное, нужно было оставить на сайте сообщение о том, что марш протеста откладывается. Или слишком поздно? Может, люди уже собрались возле здания суда и ждут нас? Я подумал, что надо прийти и объяснить им, что все отменяется.

Я напрасно волновался. Там никого не было. Пришел один парень с татуировками, у него их было еще больше, чем у Хайнца. Он взял с собой собаку.

Я вернулся домой. Включил компьютер и зашел на сайт. Кое-кто посетил наш сайт, это были все те же. Я написал им, что марш протеста отменяется. Один из них переспросил: «Какой марш? Сегодня?»

Я присел на диван. У меня было странное чувство: все эти дни было столько дел, требующих энергии, активности, а сейчас я сидел и слушал, как в моем доме тикают часы, ворочается собака.

И я подумал: что же теперь делать?

Но я уже знал ответ. Я не собирался ничего делать. Почему? Потому что я превратился в послушного исполнителя. Вы знаете таких людей, Ваша честь, не правда ли? Исполнителей, которым все приказывают, что нужно делать. Я должен был сказать Хайнцу, чтобы он гнал Коуэна прочь, но не сделал этого.

Я должен был прогнать Хайнца, когда он стал встречаться с моей пятнадцатилетней дочерью, но не сделал этого.

Я должен был выступить против Хайнца, когда Сэт попал в больницу, потому что я (как, впрочем, и остальные) знал, что это сделал он, но промолчал.

Вместо того чтобы разоблачить его, я сотрудничал с ним, поддержал его на этом проклятом сайте, привлекая лунатиков и детоубийц. Зачем я это делал? Потому что я хотел вернуть Сэта. Это единственное, чего я хотел.

Но у меня ничего не получилось. Перечитывая написанное, я понимаю, что мне нужно было сделать, чтобы спасти дочь и внука. Это было бы совсем несложно. Знаете, что заставило меня так думать? Мне кажется, я был не в состоянии что-либо сделать уже в тот день, когда Фэт была зачата.

Они нашли ее на трассе Victoria в Сиднее, на Kings Cross. Она шла по белой линии, которая разделяет дорогу на две части.

Она была одета в длинный зеленый френч с эмблемами на рукавах. Френч был надет на голое тело, на ногах были резиновые сапоги.

Ее волосы были распущены, в глазах — отчаяние и безумие. Широко расставив руки, она напоминала распятие.

Она все причитала: «Прекратите! Все должны остановиться», но водители проезжали мимо — у них не было времени. Всем удавалось объехать ее, за исключением автобуса. Слишком большой и неповоротливый, чтобы объехать женщину, он съехал с дороги и остановился перед магазином.

Вызывала ли сочувствие эта женщина, почти обнаженная, истеричная, со складками на животе, с большой грудью, в резиновых сапогах, которые натирали икры? Жуткий вид этих сапог послужил причиной аварии — автобус врезался в витрину магазина.

Из-за чего еще мог остановиться автобус? Донна-Фей Атлей не просто нарушила тишину тихого переулка в пригороде: люди побежали к дороге, вывели ее на обочину тротуара, застегнули на ней френч, стараясь прикрыть наготу. Все это произошло на Kings Cross.

Kings Cross, несмотря на то, что его облагородили — маленькие шоколадные магазины и продавцы хлебных лепешек и поджаренных цыплят, — для многих оставался бульваром разбитых надежд, стрип-клубов, секс-шопов; пьяниц, валяющихся в блевотине; дремлющих таксистов, автомобили которых часто служили публичными домами на колесах; аборигенов, лежащих в сточных канавах; проституток с синими поцарапанными лицами, стучащих в окно автомобиля и спрашивающих: «Вам нужна девушка? Вы хотите повеселиться?»; уличных мальчишек со свежими татуировками и пирсингом; мужчин с зубами, блестящими, как горящие спички; наркоманов с руками, которые напоминают мясо, висящее на крюках; пьяных, бездомных, злых и одиноких…