тревожно фыркают и жмутся друг к другу, грифон вытянулся на земле, а вот гарпия-бескрылка…

— Некрозелья? — морщится Гриз, потянув носом воздух.

— «Кладбищенские грёзы», ах-ах: они не хотели останавливаться, обычное снотворное их не брало, пришлось применить самое сильное, что было. Все живы, медовая моя, не беспокойся, я сейчас начну смягчать воздействие… что с тобой, сладкая?

Аманду не остановить: окружает ласковым воркованием, сладким запахом ванили и специй, заглядывает в глаза, берет за руку, цокает языком: ай-яй-яй, такая молодая-красивая, а так себя не бережёт… Вот — это смягчить последствия перегрева, и еще нужно выпить бодрящее, а для твоих красных глазок мы найдем что-нибудь на базе…

— Нойя знают, как опасен огонь, медовая, мы же так любим на него смотреть. Ну вот, еще глоточек, да-да-да? Еще тебе нужно выпить сладкого чаю, лучше с печеньем… какие погибшие, сладкая?

Из погибших — один вольерный и один посетитель, это точно, у остальных раны, но за помощью уже послали в город, а пока что вольерные и посетители перевязывают друг друга. Из зверей — погибли две койны, гарпия, яприль, несколько шнырков, точнее пока не определить.

— Мел ищет следы, — вполголоса добавляет Аманда, передавая Хаате очередное снадобье. — А господин Гэтланд скоро явится сюда лично. Он же мне оплатит мои зелья, да-да-да? Полгода работы, такие ценные компоненты, не говоря уж о крови и органах животных…

Гриз уходит, слыша восторженный щебет Аманды: «О, теперь мне совсем не страшно, здесь наша защита, ты же расскажешь мне о твоих подвигах, сладенький?»

Кейн Далли вытирает слегка дрожащей рукой копоть с лица и ухмыляется, уверяя, что рассказов тут — на вечер и ночь. Гриз не берёт его с собой — пусть себе поболтает с Амандой и приведет в порядок тех, кого удалось спасти. Обостренное чутьё шепчет: опасности больше нет, тут уже всё спокойно, тут уже… всё.

Мел налетает на неё в центре бывшего зверинца. Вихрем — встрепанным, черным, к груди прижат мелкий огненный лисенок, постанывающий — сломана лапка.

— Грызи, какого черта? Живодер пёрся куда-то довольный, как шнырок в кадушке масла — он что, снова убил?!

Гриз кивает и пытается заставить землю не кружиться так перед ней. Мел со свистом втягивает воздух сквозь зубы.

— Кого он? Йенха?

Гриз не успевает ещё кивнуть, а Мел обращается в изваяние ярости: неподвижная, губы закушены, в глазах огонь, грудь вздымается всё чаще…

— С-скотина, тварь, прибью мерзавца… хоть не у тебя на глазах опять?

Мел вглядывается в нее и бледнеет, и Гриз понимает запоздало, как выглядит сейчас: копоть на лице, кровь на руках, воспаленные глаза, в которых еще слишком много смерти.

— Когда ты была в единении? Да этот… Погоди, держи.

Пихает ей в руки теплый, дрожащий комок меха. Лисенок тихо поскуливает, пока Гриз гладит его. Липкий ком в груди распадается на слова.

— Я держала его. Йенха. Держала, но там… то, что там было… мне могло не хватить сил.

Особенно если бы я всё-таки… нет, не думать, нельзя об этом сейчас думать…

— Ты что, его еще и оправдываешь?! После того, как Палач опять — на единстве… Может, еще и в «теле» его опять оставишь, чтобы он завтра снова…

— Мел. Хватит.

— Кой чёрт хватит?! Урод убивает направо-налево, плевать хотел на твои приказы, да какого ж… нет, я договорю — он же нарочно творит это у тебя на глазах, у него ж восторг на роже, когда ты не успеваешь его остановить, и ты мне говоришь — хватит?! А с ним с какого-то черта еще нянькаешься, да в вир болотный, не собираюсь я молчать, что ты с ним сделаешь за то, что он сегодня вытворил — пальчиком погрозишь и штраф наложишь?!

Лисёнок тычется сухим, горячим носом в ладонь, испуганно вздыхает. Гриз молчит. Сжав губы и отведя в сторону взгляд. Ей нечем ответить на эти упреки, Мел не хуже неё знает: насколько мало у главы «ковчежников» рычагов давления на Рихарда Нэйша. Не особенно нуждающегося в деньгах, совсем не нуждающегося в чужом одобрении. И выходящего один на один с разъяренными виверниями.

И они уже сотню раз играли в спор, который начинается с «Какого ж вира ты его держишь в питомнике?!» Все аргументы, вроде: «А ты сама будешь устранять людоедов?», «Нэйш — четвертый «клык» за пять лет, и только он один сумел так долго продержаться, два трупа и один калека — и сколько будет, когда он уйдет?» — все они выслушаны. И признаны слабыми. Много раз раскололись о каждую новую смерть от рук Нэйша.

— Иногда мне кажется, — выпаливает Мел, зло сузив глаза, — что тебе плевать на то, что он творит. Или что тебе это, чего доброго, нравится.

В тишине, которая наступает затем слышатся только постанывания лисенка. Гриз мягко укачивает его на руках — теплого, легкого, по шерсти пробегают почти незаметные, тусклые искры…

— Ну? — голос — сухой и мертвый, как обгоревшие деревья. — Я уже поняла, что бесполезно просить тебя останавливаться, так что давай, добивай. Десяти минут тебе хватит? А потом выкладывай, что нарыла по осмотру питомника.

Мел стоит смущенная, упрямая и несчастная. Трёт шрам на виске, ерошит волосы — она, конечно, неудержима в праведном гневе, но не настолько, чтобы не понять, что хватила лишку.

— Добивать — это у твоего обожаемого устранителя, — огрызается вяло, — Грызи, черти водные, смотреть не могу, что он с тобой творит, ты ж каждый раз после его выходок… — осекается, машет рукой, берет деловой тон Следопыта. — По питомнику — следов не найти, запахов не разберешь — все перемешано. Вряд ли найдем — кто это сделал, разве что опросить вольерных, посетителей потом. Но яд одновременно не действует, а тут проняло сразу всех, в одно время. Симптомы одни: бешенство и желание крушить. Давай-ка пошли, чего покажу…

Они вместе обходят несколько клеток, и Мел показывает и рассказывает: первым делом животные кинулись биться в преграды. Единороги и яприли разнесли загоны, игольчатники оказались на свободе потом.

— Ты ж говорила — клетки хлипкие, еще в позапрошлый раз, так не послушали ж. Дальше. Друг друга они тоже ранили, а так-то старались людей сожрать… Потом начали громить просто всё, видишь?

Потоптанный и разнесенный склад с продуктами. Пух вздымается над руинами, оставшимися от клеток с птицами. Повсюду щепки, гарь, клочки грязной соломы, кровь…

— Громили без мозгов, то есть, без цели. То есть, они не хотели сожрать, скажем, вольерных…

— Поняла.

Они просто хотели крови. Алый смех, который жил внутри них, приказывал: