– Отставить разговоры! – приказал конвойный и хлюпнул носом.

Рубика вели сейчас со встречи с каким-то странным человеком. Этот кент его в комнате для допросов дожидался. По виду фраерок приблатненный.

– Разговор к тебе, Огонек, – сказал он.

– Шмали дай, тогда разговор будет, – отозвался Рубик, – а так чего базарить.

Странный человек дал ему запечатанную пачку «Мальборо». Рубик скривился, но взял.

– Позавчера твоих пацанов завалили, – продолжил гость, – Сайдулаева и Ворону. Слышал?

Оганян еще утром узнал об этом, но ничего не ответил, задал свой вопрос:

– А ты кто такой есть, в натуре?

– Частный сыщик.

– Все равно мент. А у меня с ментами дел никаких.

– Тебе от маленького Бесо привет.

– Ну, и чего теперь, мне плясать, что ли?

– Да вроде у тебя должок перед ним, – напомнил сыщик.

– Выйду – верну, а если срочно, то с кичи передам.

– Он половину спишет, если мне поможешь.

– Ты в курсах, надеюсь, что я в авторитете? Бесо, может, и стучит, в чем я сомневаюсь, но я, в натуре, по понятиям живу. – Рубен посмотрел на дверь, давая понять, что аудиенция закончена.

– Кто Варвару заказал? – спросил сыщик.

– Не знаю такую.

– Вы же ее фонд охраняли.

– Не помню.

– Те же люди и тебя сдали. Ты получил двенадцать, отзвонишь по полной. Кто за тебя предъяву сделает?

Рубен задумался. В чем-то этот человек прав. Можно, конечно, и с зоны ответа потребовать, но вряд ли что выйдет…

– Как тебя зовут? – посмотрел он на сыщика.

– Кирилл, – сказал гость.

– Чего вдруг Бесо тебе доверяет?

– Помог я ему как-то. Он должен мне, ты ему: вот весь расчет.

– Короче, слушай сюда, Кирилл. Кто ту бабу завалил, не знаю. Кто заказал – тоже. Но там один банк интерес имел. Может, банкиры попросили?

– Как банк называется?

– Не знаю. Ищи сам. «Инвест» какой-то. Я все сказал. А Бесо передай, что я ему полностью верну что должен, когда откинусь…

На том разговор и закончился. Рубен подошел к дверям камеры и остановился.

– Лицом к стене! – скомандовал конвойный.

Оганян повернулся лицом к облупившейся краске. И тут же почувствовал, как рука конвоира быстро сунула ему что-то в карман.

– С днем рождения, Рубик, – шепнул он и шмыгнул носом. И тут же добавил: – Ширнись, но не сразу.

Со скрипом отворилась тяжелая дверь.

– Заходим в камеру! – громко приказал конвойный.

Оганян шагнул внутрь. Сокамерники, задрав головы, смотрели на экран прикрепленного к стене небольшого телевизора. Он подошел, и ему уступили место.

– Располагайся, Рубик. Последние деньки с нами. На строгаче телик не посмотришь.

– Все там есть, – усмехнулся Оганян, – даже свежий воздух.

Он посмотрел на экран – шла программа «Аншлаг», потом направился к нарам. На верхней шконке сидел накачанный парень, которого привели два дня назад. Новенький клялся, что посадил на перо приятеля, который приставал к его жене. Имени его Оганян вспомнить не мог, да и не хотел. Просто дернул качка за ногу и сказал:

– Слезь с пальмы!

Парень спрыгнул и пошел к телевизору. Рубен залез наверх и лег. Что-то твердое уперлось ему в спину. Он достал из-под себя книгу и глянул на обложку – «Преступление и наказание». Рубен бросил книгу вслед качку и растянулся во весь рост. Посмотрел на соседей, повернулся лицом к стене. Закатал рукав спортивной куртки и достал из кармана шприц-тюбик…

Тот, кто только что освободил место для Оганяна, опустился на пол и показал пальцем на экран:

– Че за рожа, блин? Ему там, типа, весело, а мы тут паримся!

Рубен услышал его слова, хотел сказать парню, чтобы придержал язык, повернулся и почувствовал, что ему не хватает воздуха. Хотел вдохнуть, но крепкий обруч сдавил горло. Попытался руками освободиться от смертельного захвата, и пена пошла у него изо рта. Он приподнялся, спустил ноги, собираясь позвать кого-нибудь, и полетел со шконки на пол.

Смотревшие телевизор обернулись. Качок поднялся на ноги, подошел, перевернул тело.

– Ты че, Рубик?

Затем обернулся к сокамерникам:

– Пацаны, кажись, Рубик того…

Палата была рассчитана на пятерых человек, но, кроме Брадиса, в ней лежали еще трое. Хотя двоим лежать не хотелось вовсе – они все время уходили в коридор. И, судя по всему, не только туда, потому что время от времени возвращались с пивом. Один из мужиков ожидал операции по поводу язвы, второй обследовался на предмет простаты. Лежали только полицейский прапорщик Жмуркин, у которого обнаружили камни, и Аркадий Ильич.

Койка Брадиса стояла у окна, и он смотрел во двор больницы. Во дворе не было ничего интересного: росли деревья и стояли автомобили. Очень скоро Аркадий Ильич уже знал, кто из врачей на какой машине ездит, и очень удивился – он был о врачах лучшего мнения, а в действительности у многих из них оказались дорогие иномарки.

Брадис лежал тихо. Жмуркин ему не мешал, хотя время от времени произносил какую-нибудь фразу. Фразы были разные, но начинались всегда одинаково – с протяжного глубокомысленного «Да-а…».

Жмуркин лежал на спине, смотрел в потолок и говорил, например:

– Да-а… И откуда эти камни в человеке берутся?

Через полчаса, вглядываясь в ту же точку над собой, мог сказать:

– Да-а… Я, стало быть, тут, а там криминогенная ситуация вовсю.

Еще спустя час выдавал:

– Да-а… Когда выйду, разберусь с женой, чем она меня таким кормила, что четыре булыжника врачи нашли.

Аркадий Ильич заранее сочувствовал жене Жмуркина. Он смотрел в окно и сверху видел многое. Видел, как узбеки копают траншею для прокладки коммуникаций, как больной на костылях пристает к пробегающим мимо молоденьким медсестрам. Узбеки копали каждый день, но продвинулись лишь на несколько шагов. Правда, они почти все время сидели на корточках, а за лопаты брались, когда появлялся главный узбек и начинал что-то кричать, понятное только соотечественникам. Больному с костылями тоже не везло: медсестры бегали быстрее. Еще больничная кошка охотилась на голубей, а однажды Аркадий Ильич видел, как на скамейке рыдала женщина.

– Да-а… – снова ожил прапорщик Жмуркин. – А вот как люди становятся евреями? Не знаешь, Аркадий Ильич?

– Делают себе обрезание и становятся. – Брадис хмыкнул про себя.

– Да-а… А ты делал?