Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С Эрикой и Рут. Москва, 1954
Рут Каминска:
Эдди прибыл ранним утром, любящий и нежный. Чемодан его был полон семейных вещей. Он отправил их в ее (имеется в виду Марина Прокофьева-Бойко. – Д. Др.) родной город. Она всегда знала, что он вернется ко мне, и согласилась на такие условия. Эрика, конечно, была счастлива, что папа вернулся, и мы, естественно, всё скрыли от нее. Ради нее Эдди побыл немного с нами, а затем переехал в гостиницу «Москва». Мы сказали дочери, что папе нужен покой, потому что он создает джаз-оркестр, а нам из-за ее школы лучше пока остаться у себя.
Эдди действительно поручили организовать новый оркестр. Он с триумфом возвратился на сцену и снова начал зарабатывать большие деньги. У него уже завязался новый роман, но это не помешало ему навещать нас почти каждый день и уговаривать меня вернуться к нему…
Я знала, что он по-своему любит меня…
Мне предстояла еще одна трудная задача – объяснить Эрике мое решение расстаться с Эдди. Я надеялась, что она сама догадается обо всем. Я сказала, что мы можем остаться в Советском Союзе, если она этого хочет, однако это не означает, что мы будем жить вместе с папой. Но отец всегда будет для нее отцом и она сможет видеться с ним. На следующее утро, вся в слезах, она сказала мне: «Мама, я знаю, что ты никогда не сделала бы этого про сто так. Придет время, и я смогу лучше всё понять. Но что бы ни случилось, куда бы ты ни поехала, я буду следовать за тобой».
«Когда он… вернулся, я была удивлена, что он почти не изменился. Только пахнул по-другому», – рассказывала Эрика Дариушу Михальскому.
В воспоминаниях о Рознере курсирует красивый апокриф – откровенная и доверительная беседа между Эдди и Рут, «вечер взаимных признаний», окончательно перечеркнувший возможность совместной жизни. Нина Бродская передает ее содержание следующим образом:
В тот вечер они сидели рядом друг с другом. Грустные оттого, что волей судьбы были разлучены на долгие годы и уже многого не изменить. Пили вино и плакали, как маленькие дети, вспоминая хорошее прошлое, когда были вместе, рассказывая о том, что с каждым из них за эти годы происходило, как жилось им обоим по разным сторонам жизни…
– Я должен тебе признаться, – начал Эдди. – Видишь ли… В лагере, где я находился…
Но слова у него начали путаться и сбиваться в общую кучу.
– Знаешь, Рут, – он попытался снова заговорить.
Рут, решив, что Эдди не может вспомнить то, о чем хотел бы ей рассказать, пыталась перевести разговор на другую тему. Но Рознер, взяв ее нежно за руку, тихо продолжил:
– Рут! Дорогая! Там, в лагере, я умирал от голода и цинги, и меня спасла женщина, которой я буду благодарен до конца своих дней. Понимаешь ли ты это?
Рут грустно посмотрела на Рознера.
– Эдди, ты много мне рассказывал о себе, но ни разу ты не спросил о моей личной жизни, как я жила все эти годы! Теперь сядь и послушай мою исповедь. Я не в состоянии больше скрывать от тебя. У меня больше нет сил! Знаешь, мне тоже, как и тебе, было нелегко. Я тоже голодала и страдала от тоски и одиночества. Там, в Казахстане, за мной стал ухаживать один приличный человек. Он был доктором из Польши. Я очень обрадовалась, что у нас с ним оказалось много общего, друзей, знакомых. Знаешь Эдди, оказывается, он был твоим поклонником!
– Перестань, Рут! – прервал ее Рознер. – Что ты собираешься мне сказать? Что этот поляк стал твоим любовником?
Разговор оборвался.
В ту тяжелую минуту он чувствовал, что новое расставание будет необратимым. В какой-то момент Эдди взглянул на Рут, но, увидев в ее глазах слезы, быстро скрылся в темноте комнаты. Она стояла в дверях, не спешила уходить, возможно, все еще надеялась, что он окликнет ее и скажет словами танго: «Останься!» Но этого так и не произошло…
Через какое-то время жизнь его стала обретать новый смысл. Рознер опять влюбился. Он устал от одиночества. Ему хотелось не только женского тепла, но и домашнего уюта. Голубоглазая танцовщица стала ему верной спутницей до конца дней.
О какой избраннице и голубоглазой танцовщице говорили Нина Бродская и Ирина? Рознер не просто формировал оркестр, он собирал большой коллектив по всем бродвейским правилам! А это значит, в программе должны быть каскадные танцевальные номера. Или какое-то их подобие. Поначалу Эдди увлекся хорошенькой молодой девушкой из кордебалета, пока среди солисток, как отмечал Юрий Цейтлин, шла глухая «борьба за право назваться первой леди джаза». А Рознер «был со всеми одинаково мил, кокетничал и капризничал, зная, что ему все простится. И поверьте, он имел право на это обожание».
Кордебалетом Эдди не ограничился, обратившись в администрацию ВГКО с просьбой прислать балетную пару. Дуэт, который, прикомандировали к оркестру, оказался с сюрпризом: в паре с Николаем Хрипуновым танцевала… Галина Ходес. Та самая, с которой Рознер был знаком во время войны.
Валентина Владимирская-Рознер (приемная дочь Эдди Рознера): Отец умер в 1953 году. Женихи к маме ходили стаями. На даче, которую мы снимали в Малаховке, они без конца сидели, чай пили. Приходили и на репетиции. Но к маме было не подступиться. У Галины Дмитриевны были необыкновенные глаза, голубые, искрящиеся, и взгляд особый, удивительный взгляд.
Многие красотки вешались на Рознера, надеясь пробудить в нем симпатию. Я уже не говорю о том, что гастролирующих музыкантов можно сравнить с моряками в дальнем рейсе. В каждом городе по подруге. Я была свидетелем тому, как по приезде в Ленинград, Саратов, Новосибирск оркестрантов на вокзале встречали женщины, некоторые из них с детьми. А в Москве жены остались.
Но Галина держалась независимо, несмотря на то что со времени их первого знакомства прошло уже больше десяти лет. Это подогревало его интерес. Мама была мудрым и очень сильным человеком и впоследствии
