Когда мы подошли к кухне и открытой двери в сад, Квик остановилась. Кот шмыгнул в кусты и уселся там – его бледно-желтые глаза уставились на меня сквозь листья. «Ланч», – объявила Квик. На столе нас поджидал большой поднос, а на нем – корзинка с булочками, ломкий желтый сыр, несколько холодных куриных ножек, пирог со свининой и маленькие красные помидоры, по пухлым бокам которых сбегали жемчужинки влаги. Все это выглядело прекрасно, о чем я тут же и сказала.

– Здесь все очень просто, – промолвила Квик.

Я предложила отнести поднос в сад.

– Не нужно, – сказала она, показывая мне жестом, чтобы я шла в сад, но потом сдалась: – Впрочем, вы можете взять это.

С этими словами она указала на большой глиняный кувшин с водой и два бокала, и я вынесла их наружу, следуя в такт ее жесткому ритму.

– Что-нибудь покрепче? – спросила она через плечо, и теперь это уже точно был вопрос.

Я отказалась.

Сад у нее был невелик, но полон деревьев и кустов, а также розовой мальвы, жимолости, аккомпанирующего жужжания пчел; в конце был маленький участок дикой природы. Вдалеке прозвонил церковный колокол, двенадцать безрадостных ударов, ненадолго задержавших время, пока оно в очередной раз не ускользнуло.

Сад колыхался на легком ветру. Квик поставила поднос на каменный стол. Послышался рев машины на дороге. «Возьмите себе стул», – сказала Квик, махнув рукой в сторону трех пляжных кресел. Два из них были старыми, продавленными и явно знавали лучшие времена. Я подчинилась ее авторитету. Осторожно опустившись в одно из более старых кресел, она вытянула на траве сперва одну, а потом другую ногу. Сбросив бархатные домашние туфли, она обнажила миниатюрные голые ступни, коричневые от загара. Глядя на десять пальцев Квик, я почувствовала себя сдавленной своими остроносыми туфлями, сдвинутой набок шляпкой-таблеткой, простым зеленым платьем. Квик опустила на глаза очки от солнца, которые до того были у нее на лбу, тем самым скрыв от меня выражение своих глаз.

– Как бы мне хотелось, – сказала она, – чтобы такой день, как сегодня, длился вечно.

Квик налила нам по бокалу воды, с трудом удержав в руках неуклюжий тяжелый кувшин. Залпом осушив свой бокал, она облизала губы.

– Пожалуйста, ешьте.

В своей среде обитания она казалась куда более расслабленной. Ушло испуганное выражение, промелькнувшее на ее лице в кабинете Рида, и даже сдержанная галантность – порой она прибегала к ней в разговорах со мной и Памелой. Я взяла четвертинку пирога со свининой и стала есть ее с кусочком булки. Пирог удался на славу: тесто таяло во рту, а прохлада желе оттеняла насыщенную остроту мяса.

– Надеюсь, мы не слишком занимаем вас работой в офисе? – поинтересовалась Квик.

– Что вы, вовсе нет, – ответила я. – Я справляюсь.

– Хорошо.

– А как ваша замужняя подруга?

Я быстро взглянула на Квик, опасаясь, что она читает мысли.

– Спасибо, хорошо. Они с мужем перебрались в Квинс-парк.

– Вам не одиноко?

– Нет.

– Что-нибудь пишете?

– Немного.

– Можно мне почитать?

– Почитать?

– Ну, именно так поступают с тем, что написано, не так ли? – Похоже, это ее забавляло.

– Я не…

– Для меня было бы большой честью, если бы вы мне показали.

– Это не очень удачные тексты, – возразила я.

Она скорчила гримасу.

– А имеет ли значение, считаете вы это хорошим или нет?

– Имеет.

– Почему?

– Ну… потому что… потому что я должна относиться к своему творчеству критически, чтобы совершенствоваться.

– Ну, это само собой разумеется. Но разве писательство не так же естественно для вас, как и дыхание?

– В некотором смысле – да. Но я непременно должна работать над тем, что пишу, – ответила я, слегка повысив голос. – Так поступает каждый писатель.

– Но вы берете ручку и пишете без особых преамбул?

– Наверное.

– А вы гордитесь тем, что дышите? Вы благоговеете перед своей способностью дышать?

– Понимаете, то, что я пишу, – это и есть я. Если в этом нет ничего хорошего, значит, и я плохая.

Квик пристально посмотрела на меня.

– Вы хотите сказать – как личность?

– Да.

– О нет. Не нужно быть моралистом в таких вещах, Оделль. Вы ведь не расхаживаете повсюду с золотым нимбом над головой, сияние которого зависит от того, насколько сильный абзац вы сочинили. Вы уже не участвуете в вашем тексте, когда кто-то другой его читает. Он живет отдельно от вас. Не позволяйте своему таланту тащить вас вниз, не нужно вешать его вокруг шеи, словно непосильную ношу. – Квик закурила еще одну сигарету. – Когда что-то считается «хорошим», оно притягивает к себе людей, и порой это может завершиться разрушением личности самого автора. Такое происходило у меня на глазах. Поэтому не имеет большого значения, считаете вы что-то «хорошим» или нет, если хотите продолжать этим заниматься. Тяжело, но это так. И конечно же для вас не должно быть важно, считаю я что-либо хорошим или нет. И это даже в большей степени. Мне кажется, вы слишком много беспокоитесь.

Я молчала. Было такое чувство, словно в меня стреляли.

– Вы хотите публиковать свои произведения, Оделль? – продолжала Квик, словно речь шла о чем-то незначительном, вроде расписания поездов.

Сунув туфли в траву, я стала пристально изучать их носы.

– Да.

На удивление, мой честный ответ вызвал дружелюбную паузу, нечто вроде отсрочки приговора. Опубликовать мои работы – это именно то, чего я хотела. Пожалуй, это вообще было моей единственной целью.

– А вы бы хотели когда-нибудь выйти замуж? – поинтересовалась Квик. – Иметь детей?

Это было резкое отклонение от темы, но я уже привыкла к подпрыгивающему стаккато ее мыслей. С Квик у вас часто возникало такое чувство, словно за ее словами скрывался еще один смысл, известный только ей. Мысль о том, чтобы стать женой, казалась мне смутно странной; мысль о том, чтобы стать матерью, была для меня совершенно чужой. Несмотря на это, благодаря гибкости ума, я подумала о Лори и совершила преждевременный, но грандиозный прыжок в будущее.

– Может, когда-нибудь… – мечтательно сказала я.

– Единственная проблема в том, что дети вырастают. А возможно, это не так уж плохо – в вашем случае. Они могут заниматься собой, а вы – своими словами.

– А я не смогу заниматься и тем, и тем?

– Этого я вам сказать не могу. Сама я никогда не пыталась.

Я вспомнила об окружающем нас доме: здесь не было и следов семьи, детей или еще кого-то. Я попыталась представить себе Квик ребенком, но так и не смогла этого сделать. Она была слишком изощренной и странной, чтобы опускаться до таких примитивных вещей.