– Точно нет, я же говорю, что проследил.

– Звони ей прямо сейчас и говори, что завтра в полдень вы едете смотреть на Эйфелеву башню.

– Вообще-то у меня завтра работа…

– Серьёзная?

– Нужно договориться о переводе в её лабораторию. Я сегодня на тётку наорал в лифте, а она женой одной шишки оказалась.

– То есть тебя из лифтёров переводят в анабиотики?

– Надеюсь.

– Тогда тем более звони. Только назначь на попозже. На четыре часа. А с утра разберёшься с переводом.

– Подожди, а как я её повезу?

– Возьмёшь мою машину. Или на флаере. Завтра в восемь утра чтобы как стёклышко был готов к бою.

– В восемь?

– Да. Звони.

Гречкин собирается вызвать Майю, но останавливается.

– А что я ей скажу?

– Да неважно. Главное – решительно и резко. Типа ничего не знаю, но завтра в четыре мы встречаемся на лифтовой площади и едем смотреть на Эйфелеву башню. И на парижских голубей, если они ещё не вымерли.

Гречкину немного страшно. Во-первых, он боится, что телефонный разговор закончится быстро и не в его пользу. Во-вторых, он не уверен, что сможет сказать что-либо твёрдо и решительно.

– Рохля! – подначивает его Кирилл, опрокидывая очередной стакан.

Гречкин решается.

– Ба, Гречкин! – раздаётся голос Майи.

– Э-э-э… – Гречкин теряется.

– Что сказать-то хотел?

И вдруг на Гречкина снисходит сила. Он понимает, что и как нужно сказать, чтобы Майя согласилась. Кирилл внимательно смотрит на друга.

– Завтра в четыре часа мы встречаемся на площади Лифтов и оттуда отправляемся в Париж, – чеканит Гречкин.

– В Париж?

– Да. Голубей погонять.

Майя смеётся.

– Ну, вообще-то, я немного занята в четыре…

– Немного не считается. Замётано?

– Ну… Замётано.

– Тогда до встречи, – говорит Гречкин и отключается.

Кирилл беззвучно аплодирует.

– Молодец! Можешь, когда хочешь.

У Гречкина вид триумфатора. Он берёт бутылку за горлышко, но Кирилл его останавливает.

– Всё, хватит. Тебе нужно во многом разобраться, и нажираться на ночь совершенно необязательно. Виски всё-таки не беспохмельное, а травить организм лекарствами – зло.

– Блин, какой ты мудрый.

– А то ж!

Гречкин смотрит на Кирилла. Тот снисходительно улыбается:

– Ну что? Чувствуешь должок?

– Ага.

– Ну так я как-нибудь тебе это припомню.

Оба смеются.

Виски – ещё четверть бутылки.

Звонок Водовозова раздаётся в 9.01.

– Привет, Гречкин. В десять сможешь быть у Бакланова? Это на Новой Пятницкой.

– Я знаю, Виктор Вадимович. Конечно, буду.

– Тогда чтобы без опозданий.

Гречкин уже на площади Лифтов, и добраться до Новой Пятницкой на такси не составляет труда. Правда, являться раньше на пятьдесят минут – это перебор. И Гречкин идёт пешком.

Город кажется очень красивым. Это следствие хорошего настроения и предвкушения удачного дня. На самом деле Верхняя Москва такая же серая и банальная, как обычно. Одинаковые строения, одинаковые такси. Только люди разные, и это единственное, что заставляет Вселенную вращаться. Так думает Гречкин, хотя тут же вспоминает, что Вселенная неподвижна.

Без десяти десять он находится на Новой Пятницкой возле входа в офис Валерия Викентьевича Бакланова, руководителя лабораторно-исследовательского комплекса Верхней Москвы. Тут живого охранника нет, нет даже робота, считывающего данные дактилоскопии. Зато тут есть сканирующая рамка, встроенная в стены и потолок. Двери автоматически открываются перед Гречкиным, как только аппарат опознаёт в нём человека, которому на сегодня назначена встреча.

Это дело личных пристрастий. Кто-то доверяет только охранникам-людям, кто-то ставит сканеры отпечатков, кто-то – вот такие аппараты. Обмануть их невозможно. Когда человек проходит через рамку, автомат мгновенно считывает не то что отпечатки пальцев или рисунок сетчатки, а даже форму ягодиц входящего. Как ни маскируйся – узнают.

Двери лифта открываются, и в 9.58 Гречкин оказывается на нужном этаже перед массивной дверью в кабинет Бакланова. В приёмной – секретарша с модельной внешностью и огромной грудью. Гречкин смотрит на грудь, гадая, насколько она натуральна. Впрочем, генетические модификации – это не пластика, от натуральной не отличишь.

– Пунктуален, Гречкин, молодец.

Оказывается, в приёмной ещё и Водовозов. Гречкину становится немного стыдно. Секретарша чуть улыбается.

– Пойдём, Гречкин, – говорит Водовозов. – Ты вовремя.

Дверь сдвигается, и они оказываются в кабинете.

– А-а, Витя со своим протеже, – говорит Бакланов.

Он немолодой, грузный, у него выпуклые глаза и короткий вздёрнутый нос, может из-за этого он выглядит немножко комично.

– Привет-привет, – отвечает Водовозов. – Да, это Василий Гречкин, который умудрился попасть под горячую руку санниковской супруги.

– Это ничего, – смеётся Бакланов. – Она редкая стерва.

Бакланов полулежит в удобном кресле, перед ним маленький голографический столик. Гречкину неожиданно становится легко и уютно. Бакланов кажется вполне дружелюбным человеком, а не серьёзным мрачным чиновником. Гречкин всегда робел при общении с начальством.

– Ладно, Василий Гречкин, иди сюда и садись напротив.

Над голографическим столиком появляется трёхмерное изображение.

– Вот схема анабиозиса. Найди неисправность, у тебя шестьдесят секунд.

Такого поворота событий Гречкин никак не ожидал. Он не мог и подумать, что идёт на экзамен.

Так, так, так. Анабиозис. Какая тут может быть неисправность? Он не настолько хорошо знаком с устройством анабиозиса, чтобы сразу во всём разобраться.

Шланги подачи энергии и питательных растворов выглядят нормально. Что по какому подаётся, Гречкин не знает. Нигде ничего не перекошено, кнопки из пульта не выдраны. Всё, всё ведь в порядке! Чёрт, время-то идёт. Судя по трёхмерному таймеру, встроенному в голограмму, осталось двадцать секунд.

И вдруг Гречкин замечает, что по голографическому изображению проходит лёгкая рябь. Она захватывает совсем маленький кусочек схемы, но всё-таки мешает сосредоточиться. Гречкин переводит взгляд и видит, что один квадрат излучателей голографического столика работает с перебоями и периодически гаснет.