Констебль уже был на месте. Откуда он взялся — Бог ведает. Он был молод и заметно нервничал, но все-таки свои обязанности исполнял на уровне, достойном одобрения. Сначала он убедился, что девушка мертва, потом занялся моим другом. Выглядел Холмс ужасно. Кожа белее бумаги, глаза открыты, но казалось, он плохо видит… по крайней мере, меня он не узнал. Свой отрицательный вклад вносила и толпа, и я снова спросил себя: кто эти люди, что могло заставить их собраться здесь в такую ночь? Две женщины, похожие на жуткую каргу, которая прошла мимо нас возле канала, с ними два моряка, они заваливались друг на друга и явно набрались эля. Выпучив глаза, на происходящее смотрел негр. Рядом с ним стояли мальтийцы, которых я видел в «Розе и короне». Откуда-то взялись даже дети, босые и оборванные, — они глазели на происходящее, будто зрелище разыгрывалось в их честь. Я отмечал про себя все детали, как вдруг высокий краснолицый человек, элегантно одетый, принялся отдавать распоряжения, жестикулируя палкой.

— Арестуйте его, констебль! Я видел, как он застрелил девушку. Видел своими глазами. — Он говорил с сильным шотландским акцентом, который звучал здесь совершенно неуместно, словно шла пьеса, а он сидел в зале и вдруг без приглашения вылез на сцену. — Несчастный ребенок, упокой Господь ее душу. Безжалостный убийца!

— Кто вы? — спросил констебль.

— Меня зовут Томас Экленд. Я шел домой и видел, как все произошло.

Я не мог более стоять за кулисами, протолкался вперед и склонился над моим лишенным сознания другом.

— Холмс! — крикнул я. — Холмс, вы меня слышите? Ради бога, объясните, что произошло?

Но Холмс все еще был не в состоянии дать ответ, и я увидел, что на меня внимательно смотрит констебль.

— Вы знаете этого человека? — спросил он.

— Очень хорошо знаю. Это Шерлок Холмс.

— А вы?

— Я Джон Ватсон, врач. Позвольте мне осмотреть моего друга. При всей очевидности фактов смею вас заверить: ни к какому преступлению он не причастен.

— Неправда. Я видел, как он стрелял в девушку. Видел, как из его пистолета вылетела пуля. — Экленд выступил вперед. — Я тоже врач, — продолжал он, — и могу без колебаний сказать: этот человек находится под воздействием опиума. Об этом говорят его глаза и дыхание. Нужно ли искать другой мотив для этого злодейского и бессмысленного преступления?

Неужели он прав? Холмс лежал, не в состоянии вымолвить ни слова. Он явно был в плену какого-то наркотического средства, а поскольку последний час он провел в «Местечке Крира», вполне резонно было предположить, что названный доктором наркотик и произвел такие разрушительные действия. И все-таки что-то в этом диагнозе меня не устраивало. С близкого расстояния я взглянул в глаза Холмсу — зрачки действительно были расширены, но в них явно не хватало неприятных огонечков, свойственных такому состоянию. Я нащупал пульс — слишком вялый, будто он только что проснулся после глубокого сна, а не вел напряженные и активные действия — сначала преследовал жертву, а потом и выстрелил в нее. И разве опиум стимулирует подобное? Опиум ведет к эйфории, полному расслаблению, свободе от физической боли. Но я в жизни не слышал, чтобы потребитель опиума совершал какое-то насилие. Пусть даже Холмс был в тисках глубочайшей паранойи, но какой мотив могло породить его смятенное сознание, чтобы убить ту самую девушку, которую он хотел найти и защитить? А она, кстати говоря, как здесь оказалась? Дальше: будь Холмс под воздействием опиума, разве он мог бы стрелять точно? Да он бы не смог даже направить оружие в нужную сторону. Я сейчас все это излагаю так, будто тщательно проработал все улики и долго их анализировал, но на самом деле эти выводы я сделал за секунду — сказался многолетний опыт работы доктором и близкое знакомство с обвиняемым.

— Вы прибыли сюда вместе с этим человеком? — спросил меня констебль.

— Да. Но на короткое время мы разлучились. Я был в «Розе и короне».

— А он?

— Он… — Я осекся. Говорить, где был Холмс, как раз и не надо. — Мой друг — известный сыщик, сейчас он проводит расследование. Можете проверить — его хорошо знают в Скотленд-Ярде. Свяжитесь с инспектором Лестрейдом, он все подтвердит. Я понимаю, что факты вроде бы очевидны, но происшедшему должно быть другое объяснение.

— Никакого другого объяснения быть не может, — вмешался доктор Экленд. — Он, пошатываясь, вышел из-за угла. Девушка на улице просила милостыню. Он достал пистолет и застрелил ее.

— На его одежде кровь, — согласился констебль, хотя говорил с некоторой неохотой. — Видимо, в момент убийства он был рядом с ней. Но когда я подошел, кроме них, здесь никого не было.

— Вы видели, как стреляли? — спросил я.

— Нет, но я был здесь через несколько мгновений. Никто с места происшествия не убегал.

— Он стрелял! — выкрикнул кто-то из толпы, и послышался одобрительный ропот, который поддержали и дети, просто в восторге оттого, что оказались свидетелями такого зрелища.

— Холмс! — воскликнул я, опустившись рядом с ним на колени и пытаясь поддержать руками его голову. — Вы можете сказать, что здесь произошло?

Холмс не ответил, и минуту спустя я понял, что появился еще один человек, он приблизился тихонько и теперь стоял надо мной, рядом с доктором-шотландцем.

— Пожалуйста, встаньте, — велел он голосом, холодным, как сама ночь.

— Этот человек — мой друг… — начал я.

— А это — место преступления, и вы не имеете права вмешиваться. Встаньте и отойдите. Спасибо. Так, если есть свидетели, оставьте фамилию и адрес работнику полиции. Если нет — расходитесь по домам. А вы, дети, идите отсюда, не то мне придется вас арестовать. Констебль! Как вас зовут? Перкинс? Вы здесь старший?

— Да, сэр.

— Это ваш участок?

— Так точно, сэр.

— Что ж, пока вы действовали относительно правильно. Можете сказать мне, что вы видели и что вам известно? Только покороче. Уж больно холодная ночь выдалась, чем раньше закончим, тем раньше ляжем спать. — Он стоял и молча внимал констеблю, тот излагал свою версию событий — можно сказать, ничего для себя нового я не услышал. — Очень хорошо, констебль Перкинс. Разберитесь со свидетелями. Занесите все подробности в свою книжечку. Дальше вести дело буду я.

Я еще не описал нового персонажа и затрудняюсь сделать это даже сейчас, просто-напросто потому, что это был человек-змея, каких, пожалуй, я больше в жизни не встречал: чересчур маленькие глазки, тонкие губы, кожа до того гладкая, что лишала лицо всякой выразительности. Наиболее яркой его чертой была густая грива волос совершенно неестественного белого цвета — можно сказать, что на самом деле волосы были бесцветными и никогда никаким цветом не обладали. При этом он вовсе не был стар — максимум тридцать или тридцать пять лет. Волосы решительным образом контрастировали с его нарядом: черное пальто, черные перчатки и черный шарф. Это не был человек крупных пропорций, но в нем чувствовалась сила, даже надменность: я ведь уже был свидетелем того, как он взял ситуацию в свои руки. Говорил он негромко, но в голосе звучали нотки, не оставлявшие сомнений: этот человек привык, чтобы ему повиновались. Но больше всего выбивало из колеи его умение ускользать, подобно ртути, уходить от эмоционального контакта с кем бы то ни было. Именно поэтому мне пришло в голову сравнение со змеей. С первой же секунды общения я почувствовал, что он извивается вокруг меня, словно рептилия. Это был человек, который смотрел сквозь тебя, мимо тебя, но на тебя — никогда. В жизни не встречал человека, который так владел бы собственным пространством, окружал себя миром, вторгаться в который остальным не полагалось — им не было там места.