– Ладно. Закалывать не стану.

– И голову не отрубишь, и руки, и ноги. Поклянись, легат.

Питер облизнул губы и осенил грудь крестом. Моргауза, похоже, не очень-то ему поверила.

– Что это – такой особый сикамбрийский клятвенный ритуал?

– Вроде того, – кивнул Питер.

– Забудь. Поклянись, как римлянин, варвар-пес. Как римлянин? А как, интересно, клянутся римляне?

– Клянусь Юпитером…

Моргауза заговорила отрывисто, чеканя каждый слог:

– Вытащи руку из-за спины и положи между ног. Да как следует! А теперь клянись Митрой и Sol Invictus. И даже не вздумай нарушить клятву, иначе та часть твоего тела, которую ты сейчас сожмешь в руке, усохнет, как гнилой плод!

Неохотно, гадая, уже не уловка ли это Селли, дабы раскусить его, Ланселот сунул руку между ног.

– К-клянусь Митрой и Sol Invictus, что не убью Кугу! Он протараторил клятву как можно скорее, поспешно выпустил из пальцев свой орган оплодотворения – ему показалось, что в пальцах у него что-то живое.

Затем он попытался изобразить очаровательную, соблазнительную улыбку. При этом он незаметно за спиной вытер руку о штаны.

– Ну а теперь.., теперь, Моргауза, и ты должна отплатить мне услугой за услугу.

– Услугу? – Королева удивленно подняла брови, едва заметно наклонила голову набок. – Какую услугу?

«Ты же не будешь возражать, если я начну прислеживать за твоим сынком Мордредом, а? Ну, конечно, не будешь…»

– Я.., а-а-а, мне хотелось бы побыть с тобой наедине. Попозже. – И Питер

нагло улыбнулся, изо всех сил стараясь стать похожим на Эррола Флинна . «Ага, попозже, когда я тебя маленько подопрашиваю и выясню, не сидит ли в тебе Селли Корвин».

Не изменившись в лице, королева ухитрилась с болью в голосе воскликнуть:

– О! Я так и думала, что все этим кончится. Ты ведь иначе не умеешь, верно? Ведь ты привык быть в победителях!

Она рассеянно играла длинной прядью седеющих волос, скрывая злость под маской бесстрастности.

– Договорились, Ланселот. После поединка, в твоих покоях, в полночь. Только недолго.

«Неужели у Моргаузы с Ланселотом действительно что-то было?»

Что-то шло не так, и это Питеру не нравилось, но он решил выдержать свою роль до конца. Его грубоватые чары действовали на Гвинифру, так почему бы не соблазнить и Моргаузу?

– «Недолго» – никогда! – нагло заявил он. – Только в меру и ради удовлетворения. Будешь довольна, – добавил он, подмигнув королеве, поклонился и ретировался.

Только дойдя до середины комнаты, он понял, что произошло на самом деле: это не он соблазнил Моргаузу, нет. Она предложила ему себя взамен, за то, что он сохранит жизнь Куты. Судя по всему, нахал Ланселот на такое был вполне способен.

«Я победитель! Что вижу, то и беру!» – воскликнул потаенный голос, и у Питера стрельнуло в голове.

Он замер на полушаге, и чуть было не обернулся и не отменил назначенную Моргаузой встречу. Но нет, нельзя. Это привлекло бы к нему еще больше внимания. «Но это же… Это же самая настоящая проституция!»

У Питера вдруг ужасно заболело в паху и он поморщился. Он на миг задумался и решил, что нужно будет в поединке получить нечаянное ранение, и тогда ему не придется принимать у себя королеву Моргаузу.

А потом пришла другая мысль: «Господи Всевышний, вдруг мне и не придется получать ранение нечаянно? Вдруг меня действительно ранит или убьет этот Куга? А если так, то что случится с моим телом – там, дома?» Они с Бланделлом о такой возможности не говорили, а что, если…

Питер вдруг понял, что уже вышел из флигеля и шагает по усаженному осинами внутреннему двору. Наконец он вошел в триклиний.

Вечеринка выдохлась. Мужчины и женщины слонялись по пиршественному залу или лежали – полураздетые или раздетые донага. Свечи одна за другой догорали, и зал все больше и больше погружался во мрак. Только несколько свечей на столе у Артура и Меровия слуги постепенно заменяли свежими. А хозяин замка и гость продолжали тихо беседовать.

Питер вдруг ощутил страшную усталость – будто бы дня полтора не присаживался, шагал. Он пересек зал в дальнем конце, под колоннами, и добрался до лестницы. Поднялся на второй этаж, отыскал комнату, в которой произошло его вселение в тело Ланселота, и повалился на кровать, даже не задернув занавес на двери.

«Конец первого дня», – успел подумать он перед тем, как крепко уснуть. Во сне ему снились конные рыцари из ИРА, палящие из автоматов.

Анлодды не оказалось ни на кухне, ни в триклинии – нигде. Корс Кант немного поискал ее, а потом без сил опустился на ступени у входа в зал.

Он уронил голову на руки, вызвав в воображении дикую богиню с волосами цвета крови. В ушах его звучал голос, до ужаса похожий на голос его возлюбленной: «Багряные, а не алые! Корс Кант Эвин, и как ты только можешь надеяться на то, что станешь настоящим бардом, если не разбираешься в таких простых…» Юноше казалось, что ее пальцы нежно касаются его шеи, руки обнимают его…

Позади скрипнули половицы. Бард напрягся, затаил дыхание и медленно обернулся.

Перед ним в ожидании стоял король Меровий. Корс Кант неуклюже вскочил и жестом предложил королю садиться.

– Давай сядем вместе, – сказал Меровий так, словно говорил с равным. Он вытащил из кармана глиняную трубку с длинным мундштуком, набил ее персидским гашишем, снял светильник с ближайшей колонны, закурил.

Корс Кант вдыхал вьющийся над чашечкой трубки Меровия дымок. Король молча курил, а Корс Кант обрел зрение настоящего барда: он разглядел причудливый, едва заметный геометрический орнамент вышивки на тунике Меровия – связанные друг с другом треугольники, образовывавшие шестиконечные звезды. Странно.., казалось, звезды медленно завращались, а потом так же медленно поползли по одеждам короля, будто муравьи…

Корс Кант глубоко дышал… Вдох – раз, два, три.., выдох – четыре, пять… Вскоре странный геометрический рисунок распространился дальше – на колонны, на резные поручни лестницы и даже на звездное небо.

– Корс Кант, – проговорил наконец Меровий. – У тебя такой подавленный вид.., ты похож на Атласа, держащего на плечах небесный свод. Откуда столько бед в столь нежном возрасте?

– Никогда не думал… – пробормотал бард, – как это.., звезды… Хотел сказать, как они похожи на звезды. Были похожи. Были. Они всегда были так совершенны?

Меровий улыбнулся и подал Корсу Канту белую глиняную трубку. Бард растерялся, вспомнив предложение Мирддина: «Прожигатели жизни, никчемные людишки с отвисшими челюстями и остекленевшими очами, транжиры, у которых денег больше, чем чести, законники, философы, не стоящие одного серебряного milliarensi!