ложиться. Так что мне скоротать денек – пустяковое дело. Жаль только, что эта система дошла до меня так поздно, – иначе я успел бы в жизни гораздо больше.

Лев Сергеевич долго потом обдумывал отцовскую гипотезу. Было бы справедливо устроить все иначе: чтобы юность, когда не дорожишь временем, быстро пролетала, а поздний период, наполненный опытом и пониманием, как надо эту жизнь проживать, – наоборот, взять и растянуть. Но против природы с ее биоритмами не попрешь; как ни молодись, как ни укрепляй здоровье, все равно каждый следующий твой день будет короче предыдущего. Время убежит от тебя, и ты не схватишь его за фалды.

Вот и время отца убегало со свистом, доставляя ему физические страдания. Они были настолько сильными, что Л.С. иногда ловил себя на мысли: не знаю, папа, что лучше – чтобы ты жил или чтобы умер. Этой мысли он пугался, ненавидел себя за нее, но она не отступала. А иногда Лев Сергеевич, видя, как мучает отца болезнь, думал: что, если я унаследовал его генетику и доживу до такого же телесного бессилия?

Л.С. где-то вычитал, что существует пять стадий отношения к смерти: отрицание, возмущение, уступки, отчаяние, принятие. У отца он не заметил ни возмущения, ни отчаяния; если они и пробивались наружу, Сергей Ильич переживал их в одиночку. Сын не раз хотел напрямую спросить его, хочет ли он жить, но так и не решился. А отец, скорее всего, хотел. Если что ему и надоело, то боль и ожидание конца, а не сама жизнь, которой никогда не бывает достаточно.

Смерть Сергея Ильича была легкой, одноминутной, именно такой, которая, согласно поверью, предназначена хорошим людям. Тут она угадала и все сделала правильно. Добавив при этом еще один бонус. Считается, что смерть уродует человека. Но Л.С. убедился, что все как раз наоборот. Лет до семидесяти пяти папа был красавцем, женщины в его присутствии млели, сын считал, что ему не досталось и половины отцовской породистости. Но потом болезни съели благородство лица и осанки, Сергей Ильич сделался похожим на Бабу Ягу. А в гробу к нему все вернулось, и пришедшие проститься вздыхали: ах, какой был мужчина! Смерть возвратила сыну именно того человека, которого он любил.

И тогда Лев Сергеевич вспомнил, как много лет назад, во время командировки в Тбилиси, оказался на грузинских поминках. Там много и красиво говорили, но запомнились слова одного старца. Считается так: ушел человек – и нас стало меньше, сказал он. Но когда уходит достойный человек – каждый чувствует, что духовно нас становится больше.

Теперь Л.С. понимал, насколько это точно. Уход Сергея Ильича будто влил в него новые силы. Но одновременно пришло понимание того, что отец был стеной, которая отделяла сына от его собственного финиша. Стена упала, и стало ясно, кто следующий.

5.

На прикроватной тумбочке пискнул айфон, и на освещенном экране возникла фотография Ольги. Странно, подумал Л.С., обычно в открытом море мобильная связь не работала; видимо, мы недалеко от берега.

Ольга затрещала с места в карьер: произошла авария, тут жуткая паника, давка, лифты стоят, до каюты не добраться, говорят, будет эвакуация, захвати из сейфа мои украшения, документы тоже, а еще в шкафу лежат туфли, которые мы купили в Барселоне, и плащ из Пальма-де-Майорки, и еще не забудь… Тут связь оборвалась.

Л.С. в эту минуту, разумеется, не мог знать, что во время встречи лайнера с рифом его подруга находилась в ночном баре и с удовольствием принимала ухаживания импозантного германского туриста. Он давно положил на нее глаз, еще у бассейна, пару раз они обменялись шутками на прогулках в Каннах и на Сардинии, Л.С. не мешал контакту, и немец вскользь намекнул ей, что в баре весело и хорошая музыка. Там они и увиделись. И ровно в тот момент, как Ольга, предвидя приглашение к нему в номер, обдумывала, стоит ли его принять, лихой Oasis of the Ocean врубился в подводную скалу.

Свет мгновенно погас, на пол полетели барные стулья, бутылки, стаканы и люди. Поднялся разноязыкий крик, международный средний класс бросился вон из ночных заведений – казино, караоке, баров, кинотеатра. Приступ панической атаки погнал народ в темные коридоры, на лестницы. Ольгин немец оказался парнем хладнокровным и, спрятав ее себе за спину, начал прокладывать дорогу.

Лев Сергеевич вздрогнул от донесшегося из туалета звона разбитого стекла, – это от нового толчка полетели на пол Ольгины флакончики и баночки.

В каюте приятно запахло, но насладиться этим амбре не получилось, потому что препротивным звуком завыла сирена. Семь коротких гудков, один длинный. Сигнал тревоги, догадался Л.С. Следом включилась громкая связь, и человек, представившийся капитаном, сообщил, что все пассажиры должны надеть спасательные жилеты и явиться на четвертую палубу, откуда начнется эвакуация.

Л.С. достал жилет из шкафа, повертел его и понял: не то что в темноте, но даже и при ярком свете он не сможет его правильно надеть и застегнуть. А ведь сразу после отплытия всю публику созвали в кинозал и устроили подробнейший инструктаж, из которого он запомнил лишь то, что красные жилеты предназначены пассажирам и в экстренных ситуациях они дают преимущество, а желтые – для экипажа. Все остальное он, как обычно, прохлопал. А ведь там объясняли именно то, что сейчас требовалось для спасения своей жизни.

Вот ведь урод, костерил он себя, вертя в руках жилет и в темноте ломая ногти о металлические застежки. Всю жизнь летаешь на самолетах, каждый раз стюардессы объясняют и показывают, как пользоваться спасательным жилетом, а ты, придурок, помнишь одно: сперва обеспечьте кислородной маской себя, потом – ребенка. Вникнуть тебе лень, думаешь, авось не понадобится. А вот взяло и понадобилось!

И тут же Л.С. дал себе клятву, что, если уцелеет, подвергнет себя строжайшему наказанию. А уж это он умел делать, как мало кто.

Лишних подтверждений того, что у него две руки и обе левые, Льву Сергеевичу не требовалось. Память хранила вместительный архив его корявостей и неуклюжестей. Первый в жизни приличный костюм, сшитый к школьному выпускному балу и порванный об гвоздь в нарядном актовом зале. Первую ночь любви, завершившуюся конфузом и породившую уйму комплексов. Первую зарплату, украденную в метро после ее обмывания с коллегами. Первый выезд на первой своей машине, которая через десять минут в результате тактильного контакта с хлебовозкой и троллейбусом была сплющена спереди и сзади.

Есть люди, которые все, к чему прикасаются, обращают в золото. Лев Сергеевич первым же прикосновением к предмету превращал его в хлам. Он знал за собой эту особенность, она была предначертана самой природой, спорить с которой бесполезно, и противопоставить злому року можно было только повторные усилия. Изначальные провалы не ослабляли волю нескладного человека, за первой попыткой всегда следовала вторая, третья, десятая, – и он не просто исправлял положение, но и перекрывал ранее намеченный результат. Он был живым воплощением постулата Дэйла Карнеги: «Если вам достался лимон, сделайте из него лимонад».

Лимонад он изготавливал продуманной системой муштры самого себя. Система включала теоретическую часть (пока не нахлебался дерьма, не получишь конфетку; каждый фарт надо отработать; неприятности всегда летают стаями; чем красивее паркет, тем больше на нем арбузных корок, – и прочие доморощенные мудрости) и практическую – разнообразные формы самоистязания под общим девизом: «Накажи меня, мой господин!». В искуплении через страдание Лев Сергеевич видел главный ресурс совершенствования личности.