мучить всю жизнь! Но не могу избежать этого. О! — воскликнул он с горечью. — Если бы только знали народы, к каким жертвам бывает иногда вынужден владыка страны из любви к своим подданным и в тяжкой тревоге о своей стране!

Медленно, но твёрдо вернулся он в замок. Там позвал он к себе слугу и отдал ему какое-то приказание, а затем вошёл в комнату, увешанную коврами, где на мягком пуховике лежал его раненый сын, незадолго перед тем перенесённый сострадательными людьми на носилках в Эльсинор.

— Ты теперь скоро оправишься, — тихо сказал аттердаг принцу. — Этот противный гул, который доносится к нам из Зунда, вскоре должен будет смолкнуть.

Бледный принц поднял голову с изголовья и вопросительно посмотрел на отца.

— Удовольствуйся покамест тем, что я тебе говорю, — сказал отец и затем ушёл в один из многочисленных и отдалённых покоев замка.

Слуга между тем исполнил приказание короля, и тот уже нашёл в этом отдалённом покое человека, с которым он желал переговорить.

Вольдемар прошёл мимо него, как бы его не заметив и в раздумье перебирая пальцами правой руки свою густую и длинную бороду. После некоторого молчания он сказал:

— Твои ищейки, как я слышал, выследили, что уже в следующую ночь ганзейцы думают штурмовать Гельсингборг?

Шпион Нильс наклоном головы выразил утверждение.

— Что ж? Они надеются на успех? — продолжал расспрашивать монарх.

— Их новый «огневой наряд» облегчает им многое, — отвечал Нильс.

Аттердаг тяжело вздохнул. Он перешёл к другому вопросу, но не решился высказать его вполне, а удовольствовался только намёком.

— Ну, а те? Всё ещё выжидают со своими кораблями в Скельдервике?

— Да, укрытые за лесистыми берегами, — отвечал Нильс, — на высшей точке этого берега они устроили сторожевой пост для наблюдения за ганзейцами. Как только они увидят оттуда условный знак на зубцах Эльсинорской башни, они снимутся с якоря.

Последовало долгое молчание. Аттердаг переживал последнюю нравственную борьбу.

— И они всё же настаивают на своём прежнем требовании? — мрачно спросил он Нильса.

Нильс отвечал утвердительно.

Аттердаг сделал знак шпиону, чтобы тот удалился; затем он погрузился в глубокое и мрачное раздумье.

Наступила знойная июльская ночь, и вместе с ночными облаками небо заволоклось тучами, в которых сверкали изредка отдалённые молнии. Ветер засвистал в снастях кораблей, и волны Зунда стали шумно плескаться...

Густая тьма покрыла и море, и берега. Только на Эльсинорской башне мерцал красноватые огоньки смоляных факелов. Этот знак был замечен с борта небольшой датской флотилии, которая собралась у острова Амагера.

Вдоль гельсингборгского берега собирались в это время штурмовые колонны, которые были предназначены Иоганном Виттенборгом для ночного нападения на Гельсингборг. На самих кораблях оставлены были только матросы, в том числе и Ганнеке. Он не ведал никакого страха и охотно бы пошёл вместе с другими против ненавистных датчан, но мысль о Марике и Яне вынудила его остаться на корабле. А когда он о них в последнее время начинал думать, то забывал всё, что его окружало. Так и теперь он не слыхал ни плеска волн, ни свиста ветра; не обратил даже внимания на те громкие голоса людей, очевидно о чём-то споривших, которые доносились с адмиральского корабля. Наконец, уж товарищ вывел его из задумчивости, рванул за рукав и сказал с досадой:

— Да что же ты, оглох, что ли? Или тебе дела нет до того, что наши начальники между собою грызутся?

И действительно, спор, происходивший в это время между Аттендорпом и Виттенборгом, грозил привести к очень дурным последствиям.

— Вы должны исполнить то, что я вам прикажу! — гневно кричал Иоганн Виттенборг. — Не забывайте что я ваш командир!

— Не могу подчиниться и не подчинюсь приказанию бессмысленному, — резко отвечал Аттендорп. — А я не могу иначе, как бессмысленным, назвать ваше приказание идти на штурм Гельсингборга в такую ночь, когда мы можем ожидать, что на море разразится буря и разбросает наши корабли, как щепки.

— Вы, вероятно, забыли, — горячо возразил главнокомандующий, — что шведы именно в нынешнюю ночь намеревались напасть с тыла на датский гарнизон. — Аттендорп ничего не мог возразить против этого, и Виттенборг продолжал: — Мы и без того уже достаточно долго простояли в бездействии под стенами этой крепости, и хотя можно действительно опасаться шторма, но мы всё же можем до некоторой степени положиться на умение и расторопность наших корабельных экипажей. Когда возьмём Гельсингборг, тогда дадим нашему войску возможность отдохнуть. А мы должны воспользоваться благоприятной минутой, так как одновременное со шведами нападение одно только и может облегчить нам взятие Гельсингборга...

— Ну, хорошо! — отвечал Аттендорп несколько более спокойным тоном. — В таком случае я готов не противоречить вам; однако же я считаю неизбежным условием наступления то, чтобы известная часть наших сил непременно осталась на судах. Счастье, а в особенности счастье военное, переменчиво, а потому каждый хороший полководец должен непременно озаботиться обеспечением на всякий случай своего тыла.

— Да разве же флот наш не представляет сам по себе лучшее обеспечение нашего тыла? Корабли так плотно причалены к берегу, что мы во всякое время можем на них убраться. Зачем же мы будем излишней осторожностью уменьшать число наших военных сил?

— Да вы разве не слышите, как начинает завывать ветер? — сказал внушительно Аттендорп. — Разве не слышите, какая бьёт волна? Кто может знать, кто поручится, что в такую ночь наши корабли не отгонит далеко от берега? Да и помимо всего этого необходимо оставить охрану на судах уже потому, что этот сигнальный огонь недаром зажжён там, на Эльсинорской башне.

— Смелым Бог владеет! — возразил Виттенборг. — Воину нельзя руководствоваться такою мелочной предусмотрительностью, какую вы теперь выказываете. Я от души желал бы, чтобы вы могли продолжать в настоящее время занятия в вашей конторе... И вам было бы лучше, и у меня руки не были бы связаны.

Аттендорп с величайшим трудом воздержался от резкого возражения.

— В таком случае, — сказал он после некоторого молчания, — поступайте по вашим соображениям; но зато уж извольте принять на себя и всю ответственность за дурные последствия.

— Не беспокойтесь! — смеясь, сказал Виттенборг. — Любекский городской совет будет поставлен в известность о том, что вы совершенно непричастны к той победе, которую мы одержим нынешней ночью. И я надеюсь доставить вам возможность вскоре опять приняться за ваши книги и