— Ты совсем недавно летал в Красноярск, у тебя там дважды украли постельное белье!..

— Тогда была «Даль», — объясняет Леня, — а в этом «Глубь»! Умеют они затронуть струны моей души!.. Позвольте нам, говорят, спустить вашу Луну в Енисей? При великом стечении народа в полночь мы зажжем Луну под водой. Настоящие водолазы будут выуживать ее оттуда… Представь: жемчужный свет Луны, проникающий из-под воды, я плыву на лодочке, а два водолаза поднимают ее, кладут на корму, и мы уплываем с Луной куда глаза глядят. А потом, так и быть, пускай забирают по заявкам — в забой, в шахту, или на ГРЭС… А в земле, — размечтался он, — будет гореть звезда — семиконечная, чтобы вопросов не было: не звезда ли она Давида? Не могендовид ли? Выроем колодец на площади — метров пять глубиной, туда я помешу свою звезду, она воссияет в земле, прикрытая матовым стеклом, чтобы окурки и бутылки не бросали, потому что люди — недостойны доверия!..

Что ж, я сама ему записываю кассету с песнями о любви. И регулярно твержу, раз в три дня — обязательно:

— Я люблю тебя, Леня!..

— Я тоже, — он отвечает, позевывая.

Я — миролюбиво:

— Тебе надо было сначала ответить, а потом зевнуть.

А он:

— Это случайно получилось такое совпадение.

Его счастье, что в какой-то момент — на бегу, на скаку — он придумал для моего исторического романа блистательный поворот: мол, один ученый из Института экспериментальной медицины в 1923 году предложил заморозить В.И. Ленина, пока тот был еще жив, чтобы через пятьдесят лет, когда наука сможет победить склероз, отморозить Ильича и донести до потомков в живом виде, а не в таком, как сейчас. И уже у него якобы успех был на этом пути — замороженная мышь оттаяла и дальше стала шебуршиться, правда, не совсем какая была, слишком много спит, квелая, но все равно.

— Ладно, я поеду, — сказала я тогда, — с условием, если ты пообещаешь, что в Париже будешь щедро дарить мне любовь и сочинять мой роман.

— Договорились, — обреченно сказал Леня. — Мне только бы с твоим билетом не возиться.

Никто никогда не оценит мою беззаветную преданность. А я хочу одного: чтобы Тишков и после шестидесяти оставался энергичным, подтянутым и как можно дольше сохранял живость ума. Но этому многое препятствует: загрязнение окружающей среды, сотовая связь и главное — его всепожирающая страсть к искусству.

Хорошо, плащ со шляпой остались дома, я предупредила, что эти аксессуары отправятся в Арктику только через мой труп. (На что Леня зловеще отозвался: «Ну что ж…»)

Так теперь — аккумулятор, дьявол его дери!

Я взяла с Тишкова страшную клятву, что к неподъемной чугунной хреновине он не притронется. С ней вызвались помочь русский богатырь Волков и Миша Дурненков, хотя у Андрея побаливала шея, у Мишки вся жизнь еще была впереди. А эта автомобильная бандура могла бы и Добрыню Никитича пригробить.

Тед спустил на воду шлюпку, мы в нее погрузились, и с нами еще человек семь поехали проветриться и поглазеть, как будет проходить съемка.

Песчаный пляж, кулички бегают по мокрому песку, камешки, вечерок, все тихо, спокойно, ни ветерка, абсолютная нирвана.

Накачанный валерьянкой, Леня держался десять минут. Пока Андрей высаживал на берег наблюдателей, Тишков мало-помалу заводился, набирал обороты и в считаные минуты достиг такого перевозбуждения, что наплевал на свои обещания, схватил аккумулятор — Миша еле успел подскочить, вцепиться с другой стороны, — и они потаранили его, как реактивные, к едва проступающей в туманной дали развалюхе.

И вот — на фоне островерхих гор, по берегу изрезанного волнами фьорда движется процессия из фильма Феллини: впереди на полусогнутых чешет Леня с аккумулятором, не видя и не слыша ничего, кроме своих необузданных фантазий, с ним в цуге — мужественный драматург Михаил Дурненков. За ними мы с Волковым, едва поспевая, тащим Луну на электропроводе.

Я — рвала и метала: хотя бы два раза в неделю этот гусь-гуменник выполнял упражнения с гантелями, начиная с умеренных нагрузок, постепенно увеличивал вес, наращивал мышечную массу, очищал пищеварительный тракт, провел бы курс профилактики заболеваний предстательной железы — тогда бы и тягал автомобильные батареи!

Андрей — ружье на плече, вполне благодушный, однако нельзя терять бдительность: голодные медведи прячутся повсюду. Каких-то несколько месяцев назад на этом тихом бережке белый медведь убил, оттащил в сторонку и съел австрийского туриста.

А уж за нами — пританцовывая, в прекрасном расположении духа следовали наши попутчики, готовые безудержно всем восхищаться. Лишь на песке под черной скалой зажглась Луна и осветила кладбище китобоев, а по воде до самого «Ноордерлихта» побежала золотая дорожка, послышалось:

— Ах, лавли, эмейзинг, марвелос, бьютифул, перфект, найс, брильянт, маджик, фантастик…

Они летели на огонь, как мотыльки из мглы Шпицбергена. Пока Леонид не крикнул им сердито — на русском языке:

— Стоп! Стоп! Стоп! Ну-ка никому сюда не ходить! И ничего не топтать! Это будет такое необитаемое место, где еще не ступала нога человека!!!

Не знаю, что они там поняли из его тирады, но остановились испуганно и замерли.

Тишков примеривался, искал ту единственную точку отсчета, чтобы в кадр вошла вся панорама фьорда Магдалены — белоснежные пики со звездами на глади вод, маленький кораблик вдали, прибрежные мели, поломанные ветром кресты, бугры земли и доски опустевших гробов, Луна, присевшая на камни, выступающие из воды, — луды, и востроносые кулички, снующие по лунным бликам.

Один глаз у него дальнозоркий, другой близорукий, каждый видит что-то свое, особенное, объективную картину с таким зрением отобразить невозможно, не помогут никакие оптические приборы, только третий глаз выручает Леню, реликтовая шишковидная железа между бровями, которая у него на редкость распахнутая, пышет жаром и светится в темноте.

И когда он сверхчеловеческим усилием воли настроил фокус и приготовился сделать снимок, предназначенный потрясти этот мир, мне, как ни прискорбно, в соответствии с предварительной договоренностью, пробил час приниматься за обещанный скандал.

К неописуемому изумлению наших спутников я подошла к горящей Луне с нацеленным на нее объективом фотоаппарата и с мрачной решимостью истоптала «мак-бутами» все это его «необитаемое место».

Так люди пришли посмотреть лирическую мелодраму, а попали на шекспировскую трагедию.

— Ты что наделала? — возопил он, глядя на меня испепеляющим взглядом. — Ты зачем истоптала?

Обычно Леня тих, кроток и чист, но тут он до того обиделся и разозлился, наверное, мог и плюнуть, и сказать ядовитые слова, я не знаю, что было бы, если б не вмешался Миша.

— Лень, — он сказал ему, — не расстраивайся. Скажешь — это следы Виллема Баренца.