Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шон не заметил, как Малькольм вошел в кухню, потому что нес на стол миску артишоков. Артишоки дымились, пар застил ему глаза.
Энни не заметила, как Малькольм вошел в кухню, потому что сочиняла очередное письмо домашним. Она опишет все это – и артишоки, и пар, и сверкающие тарелки!
Малькольм вошел, занял свое место за столом и положил артишоки на полу у себя под ногами. Лица девушек были невероятно прекрасными. И лицо его друга Шона было прекрасным.
Энни толком не обратила внимания на то, что Малькольм начал что-то говорить. Она слышала голос, но не понимала значения слов – просто какие-то звуки издалека. Она все еще пыталась просчитать, какое впечатление произведет ее рассказ, представить семью за столом – мама в очках читает письмо, а маленькие сестры ноют от скуки. В памяти всплыли задний двор, заросший яблонями, вход на кухню, где зимой стоят в ряд мокрые башмаки. Сквозь череду воспоминаний пробивался медленный монотонный рассказ Малькольма, и постепенно до Энни стало доходить, о чем он говорил. Он вел машину. Он остановился у обрыва. Он смотрел на море.
Посреди стола на тарелке благоухали артишоки. Энни потянулась и прикоснулась к одному из них, но он был еще слишком горячим. Потом она посмотрела на профили Шона и Марии и заметила, что им неловко. И после этого полностью осознала смысл слов Малькольма. Он говорил о самоубийстве. Собственном.
Мария представила, как толстый человек средних лет бросается со скалы, и этот образ показался ей нелепым. Она видела, что глаза Малькольма увлажнились, но искренность делала его лишь более чуждым. Может, он и правда собирался покончить с собой, может, этот ужин действительно, как он утверждал, вернул его к жизни, но странно было считать, что она разделит его печали и радости. Мария устыдилась того, что не может заставить себя сопереживать Малькольму (он возвышенным голосом описывал «темные дни», когда от него ушла жена), но это быстро прошло. Она призналась себе, что ничего не чувствует и толкнула Энни ногой под столом. Энни улыбнулась было, но прикрыла губы салфеткой. Мария дотронулась ступней до икры Энни. Энни убрала ногу, и Мария не смогла найти ее вновь. Она водила ногой вперед и назад, чтобы толкнуть Энни и подмигнуть ей, но Энни уткнулась в свою тарелку.
Шон смотрел, как Малькольм поглощает артишоки. Он застал их врасплох и начал есть и говорить одновременно. Вот ведь момент выбрал! Ничто так разрушительно не действует на романтическую атмосферу, которую Шон так хотел создать, чем рассуждения о смерти. Он заметил, как Энни напряглась, ссутулилась, поджала (наверняка) свои чудесные ноги. Смерть, прыжки с обрыва – ну зачем Малькольму рассуждать обо этом сейчас? Как будто им не все равно! В какой-то драматический момент Малькольм решил сказать, что ему приходится заставлять себя верить в то, что он может чувствовать любовь. Много ли он понимает в любви? Не слишком ли быстро он решил, что все прошло? Пять недель!
– Я никогда не думал, что смогу снова наслаждаться простой трапезой в кругу друзей, – говорил он, и Шон видел, как огромная слеза катится по его щеке.
Малькольм плакал, сдирая листья с огромного артишока (даже буря эмоций не помешала ему выбрать самый большой), сдирая листья и окуная их в масло, засовывая их в рот.
– Мы так быстро живем, что не можем осознать ценность нашей жизни! – проповедовал им Малькольм, и казалось, что ближе них у него в жизни никого не было.
Все молчали, внимая каждому его слову, и чувства вывели Малькольма на вершины красноречия, прежде ему неведомые. Как часто люди говорят какие-то незначительные, тривиальные вещи, просто чтобы сказать хоть что-нибудь! И лишь изредка выпадает шанс облегчить сердце, поговорить о красоте и смысле жизни, ее прелести, и добиться того, чтобы вас слушали. Лишь несколько мгновений назад он пребывал в агонии отчуждения от жизни, а теперь чувствует радость общения, делится интимными мыслями, и его тело приятно вибрирует от звуков собственного голоса.
Как только предоставилась возможность, Шон прервал мрачный монолог Малькольма: взял артишок с тарелки и сказал:
– Держи, Энни. Он уже остыл.
– Они чудесны, – произнес Малькольм, потирая глаза.
– Ты знаешь, как их есть, Энни? – спросил Шон. – Просто срываешь листья, окунаешь в масло и соскребаешь мякоть зубами.
Объясняя, Шон показал пример: оторвал лист, окунул в масло и поднес к губам девушки.
– Давай, попробуй, – сказал он.
Энни открыла рот, схватила лист губами и аккуратно укусила.
– Знаешь, Шон, у нас в Америке есть артишоки, – сообщила Мария, взяв овощ с тарелки. – Мы ели их и раньше.
– Я нет, – сказала Энни, жуя и улыбаясь Шону.
– Ты тоже ела, – возразила Мария. – Я видела, как ты их ела. Много раз.
– Может, это была спаржа, – предположил Шон, и они с Энни засмеялись.
Ужин продолжался. Шон заметил, что Энни теперь сидит повернувшись к нему. Малькольм ел молча, и его мокрые щеки сияли, как намасленный артишок в его руке. Один за другим овощи исчезали с тарелки, один за другим отрывались их листья. Шон продолжал давать Энни еду по кусочкам, проявляя заботу простыми фразами: «Еще штучку? Масла? Воды?» Между порциями он поворачивал к ней лицо, и воздух между ними наполнялся теплым ароматом съеденной пищи.
Он думал об их дальнейшем свидании. План был таков: после ужина он предложит поиграть в триктрак; она немедля согласится, и они вместе отправятся в бильярдную; они будут играть, пока все остальные не пойдут спать, и тогда они вдвоем отправятся наверх смотреть на реликвию.
И тут Малькольм сказал:
– Леди, посмотрите на двух стариков, что сидят перед вами. Мы с Шоном старые добрые друзья. В Оксфорде мы были неразлучны.
Шон взглянул на него. Малькольм тепло улыбался ему с той стороны стола, глаза его все еще слезились. Он размягчился и выглядел по-идиотски, но продолжал:
– Даст бог, ваша дружба, такая юная, будет столь же долгой, как и наша.
Теперь Малькольм смотрел на девушек – на одну, потом на другую.
– Старые друзья, – прошептал он, – самые верные.
– Может, кто-нибудь хочет пойти в бильярдную и сыграть в триктрак? – громко предложил Шон всем собравшимся, но Энни знала, что он обращается в первую очередь к ней. Она уже было собиралась согласиться, но заметила, что Мария смотрит на нее из своего угла. Энни знала, что Мария ждет ее ответа. Если она согласится, согласится и Мария. Внезапно Энни поняла, что план не сработает: Мария в жизни не пойдет спать без нее. Энни положила руки на стол, полюбовалась своими ногтями и спросила:
– Мария, что думаешь?
– Ой, я не знаю, – сказала Мария.
– Мы же не можем играть все, – сказал Шон. – Боюсь, это игра на двоих.
– Триктрак? Звучит заманчиво, – сказал Малькольм.
Энни передернуло. Она слишком долго тянула. Она все испортила.