— Лик, мальчик мой, укрепи свою веру в Иисуса! — говорила она. — Господь даст тебе силы и для этой жизни, и для жизни в раю, когда придет твое время переправиться через реку.

Но Лик уже не верил в Бога, не верил он и в того Бога, устами которого говорил его корнет.

— Я не беспокою Бога, — отмахивался он. — А поэтому и Бог не беспокоит меня.

Когда матушка Люси услышала это, ее глаза наполнились слезами; она дважды в течение недели ходила в церковь Святого Иоанна, где молилась за грешную душу Лика.

В конце концов Лик все-таки вышел из оцепенения, однако помогли ему в этом не молитвы матушки Люси и не ее брюзжание. Однажды ночью Лик брел домой после ночи, проведенной в «Жженом сахаре», где он застрял так надолго, что, когда подходил к дому, Старая Ханна уже высунула свой край из-за горизонта. Он осторожно открыл дверь — очень осторожно, так, чтобы не потревожить Кориссу, — и вошел в комнату, залитую бледно-призрачным светом восходящего солнца. Корисса, лежа лицом вниз на маминой постели, крепко спала; голова ее, лежащая на подушке, была повернута лицом к двери; большой палец левой руки был засунут в рот; одна нога выпрямлена, другая согнута и откинута в сторону. Ночная рубашка задралась, и ее подол находился там, где кончалась спина и где должны были бы быть ягодицы. Но при свете прямых ярких лучей утреннего солнца ноги Кориссы были похожи на две обтянутые кожей палки, на которые насаживают метлы. Когда она вдруг начала во сне шевелить ногами, сухожилия под коленями проступили сквозь кожу так отчетливо, словно это были вылезшие из земли корни деревьев. Потом она скрючилась, как ребенок в материнском чреве. Лик, застывший на пороге, никак не мог понять, жива она или уже умерла, но внезапно ее губы зашевелились — очевидно, она беседовала с незнакомцем, которого встретила во сне.

Кожа да кости, подумал Лик. Кожа да кости! Будь она цыпленком, даже годовалый ребенок не наелся бы ею!

Лик прошел в другую комнату, где стояла его кровать. То, что он увидел, повергло его в ужас; в глазах было темно, в голове мутилось. Заснуть он не мог. Ведь у него же есть сестра, о которой нужно заботиться, как же он мог забыть об этом?

В то утро, провалявшись без сна почти два часа. Лик встал с кровати и направился прямо в квартал Джонс, в магазин старика Стекеля. После выхода из школы «Два М» Лик так и не удосужился побывать здесь, но когда старый еврей увидел гостя, его лицо озарилось таким нахэс[41], словно порог его дома переступил долгожданный и горячо любимый блудный сын. Он обнял Лика за плечи, а потом положил обе ладони на его голову.

— Фортис Холден? — воскликнул Стекель. — Ты ли это? Да ты стал уже настоящим мужчиной! А как поживает твоя бабушка? Я уже давно не видел миссис Люси.

Старик Стекель сразу же дал Лику работу. Лик должен был переносить и расставлять в подсобке коробки с гастрономическими товарами, доставляемые на небольших воняющих бензином грузовичках, за рулем которых сидели белые джентльмены в щеголеватых кепи, долгополых пальто и больших защитных очках. Лик сразу понял, что старик Стекель и его сын Дов и сами без особого труда справились бы с этой работой, и от этого ему стало не по себе. Три человека на такой магазин было явно много, и Лик подолгу проводил время, потягивая со Стекелем содовую и слушая его рассказы о жизни в городе, где тот родился. Этот город находился в Европе и назывался Прага.

Однажды Лик спросил Стекеля, не собирается ли он вернуться домой. После того как Лик задал свой вопрос, старик замолчал, и на его лице появилось выражение глубокой задумчивости, которое так нравилось Лику.

— Я должен кое-что сказать тебе, Фортис, — промолвил Стекель. — У еврея нет дома. У еврея дом там, где есть работа. Ясно и просто. Вот мой дом, потому что здесь я работаю.

— Ну а как обстоят дела у негров? — спросил Лик. — Я тоже не прочь знать, где мой дом. Может, в Африке?

Стекель улыбнулся и медленно покачал головой.

— Может, это мой дом? — спросил Лик, поводя рукой вокруг. — Ведь я тоже здесь работаю.

— Фортис, — спокойно и мягко заговорил старик, — я потратил всю жизнь на поиски дома. Возможно, ты окажешься более везучим; возможно, ты найдешь свой дом скорее. Но я не могу дать тебе совет, где его искать. Не могу..

Спустя несколько лет Лик, вспоминая об этих тяжелых временах, наступивших для него после освобождения из исправительной школы «Два М», понял, в каком неоплатном долгу он был у старика Стекеля. Конечно, этого человека уже не было на свете, но все равно в сознании Лика прочно укоренилось чувство, что за ним долг, который должен быть оплачен. И когда ему случалось вспоминать тех нескольких людей, кто оказал на него влияние в детские годы — Педдла Джонса, Косоглазого Джека и, разумеется, профессора Хула, — Лик был абсолютно уверен в том, что именно старого еврея, владельца магазина, он мог бы, пожалуй, считать почти отцом.

В конце первого дня работы старик Стекель вручил Лику небольшой сверток с едой — кукурузные початки, бобы и кусок ветчины. Лик запротестовал, но Стекель жестом руки остановил его и, глядя в глаза, спокойно произнес:

— Фортис, когда в последний раз в твоем доме была нормальная еда? Я уверен, что ты распорядишься этой провизией так, как надо.

Против этого Лик не мог спорить, да и как оспаривать правду.

Придя домой, Лик застал матушку Люси сидящей на верхней ступеньке лестницы.

— Лик? Это ты?

— Я, матушка Люси. Я устроился на работу.

Губы матушки Люси задрожали и растянулись в блаженной улыбке.

— Лик, ты хороший мальчик, — сказала она.

Войдя в комнату, Лик подошел к кровати Кайен, на которой все еще лежала Корисса. Она, похоже, так и пролежала весь день, не пошевелившись. Глаза ее были широко открыты, грудная клетка едва поднималась при дыхании.

— Корисса, — обратился к сестре Лик. — Я нашел работу.

Корисса не произнесла ни слова, и Лик засомневался, поняла ли она то, что он ей сказал. Он сел на постель и положил ладонь на ее костлявое бедро.

— Я сказал, что нашел работу. Я принес домой немного еды и прошу тебя что-нибудь сготовить. Ты слышишь?

Корисса не шевелилась, и Лик глубоко вздохнул.

— Наша мама умерла, а поэтому никогда к нам не вернется. Но я-то живой, и я голодный, а поэтому прошу тебя приготовить что-нибудь поесть.

Медленно, словно механическая игрушка, в которой кончается завод, Корисса села и свесила ноги с постели. Она пристально посмотрела на Лика с такой печалью в глазах, что у него сразу защемило и закололо в груди, как будто скворец, неизвестно как залетевший туда, принялся клевать его сердце своим острым клювом. Не говоря ни слова, она взяла из рук Лика пакет с провизией и принялась готовить. Пока она возилась со стряпней, Лик неотрывно смотрел на нее: ее движения были по-старушечьи медленными и вялыми. Она потушила кукурузу и бобы с мясом, как, бывало, делала Кайен, но у нее это блюдо получилось не таким вкусным, каким бывало у матери. Когда еда была готова, Лик подошел к входной двери и позвал матушку Люси к столу. Но она отказалась.