Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь Алексей вспомнил все с полной отчетливостью. Удивляло только поведение барона. Почему-то странный пассажир никак не хотел быть узнанным.
— Мы встречались около года назад на шхуне с романтическим названием «Влекомая фортуной», — обратился Алексей к невозмутимому Бромбергу. — Меня подняли на борт в Мемеле. Я был ранен и ничего не соображал, — добавил он смущенно.
Бромберг, соболезнуя, покивал головой, а строптивый Хох буркнул:
— Не помню.
— На этой шхуне еще плыла очаровательная девушка, — теперь Корсак обращался уже непосредственно к барону. — Ее звали… сейчас вспомню… ее звали Анна. А пассажиры называли ее леди. Ну как же вы забыли? Вы еще волочились за ней! Сознайтесь, барон!
— Ну же, барон, — со смехом поддакнул Бромберг.
— Я никогда не волочился за Анной Фросс, — обиженно засопел барон Хох.
— Не волочились, и хватит об этом, — с неожиданной запальчивостью воскликнул Бромберг и тут же умолк с вежливой улыбкой.
— А вас тоже мудрено узнать, — барон как-то съежился, сморщился на табурете, ни дать ни взять лесной гном. Видно, что ему не хотелось говорить, но его словно бес под ребро толкал. — Вы были такой больной, такой бледный. А потом еще и антонов огонь у вас начался. Брадобрей ходил к вам в каюту, советовал ногу отнять.
— Брадобрей? — переспросил Алексей. — Ах, да, конечно… Я ведь был без сознания, и — воспоминания мои смутны. А вы любите путешествовать, барон?
Хох пожал плечами, испуганно зыркнул на Бромберга и присосался к портеру.
Обычная история, встретились два старых попутчика, что может быть проще, однако Алексей точно знал, что барона он от себя не отпустит. Может быть, он излишне подозрителен, ну что ж, получит в Мемеле выговор, но с Хохом необходимо разобраться. Если бы маленький барон, увидев Корсака, закричал: «Ба, какая встреча! Так вы капитан? А помните?..» — и так далее, может быть, Алексей и не заподозрил бы ничего. Но ведь все было совсем не так.
— Господа, простите формальность. Я прошу ваши бумаги. В Кенигсберге вам выдали паспорт? — вежливо обратился он к банкиру.
Ах, паспорт, пожалуйста… Бумага Бромберга была извлечена из кожаной сумки. Корсак пробежал ее глазами, все, кажется, по правилам. Паспорт выдан в Кенигсберге на двух языках, печать и подпись генерала-наместника.
— А я путешествую без бумаг, — пролепетал Хох, когда капитан обратил на него свой взгляд. — Может быть, простите мне это… по дружбе?
— Увы, барон. Более того, я вынужден обыскать ваш багаж, — Корсак вежливо поклонился и крикнул вахтенного.
Барон рванулся было к двери, но потом застыл с горестным выражением на лице. Паспорт лежал на самом дне дорожного сундука. Может, не найдут? Но судьбу горемычную не переспоришь. «Попался, попался окончательно!» — завыло, закричало все внутри, когда он увидел входящего в каюту вахтенного. В руках у него был кенигсбергский паспорт.
— А вы, оказывается, Блюм? — с удивлением спросил Корсак, прочитав бумагу барона.
— Это не мой паспорт, я барон Хох… — продолжал упираться Блюм, понимая, что все потеряно.
Глаза Бромберга жгли его, как угли, дырки в бароне прожигали, всего-то его глаза, а он чувствовал себя продырявленным, как дуршлаг.
Паспорт Блюма был удивительно похож на паспорт банкира, та же кенигсбергская печать, та же подпись наместника, только выдана была сия бумага на день раньше.
— Почему вы не сказали мне, что оформляли паспорт в Кенигсберге? Зачем надо было говорить, что вы из Гамбурга?
— Ничего подобного я вам не говорил! — взвизгнул Блюм и сам смутился этого визга. — Это вот они говорили, — добавил он, кивнув в сторону банкира.
— Помилуйте, барон, но вы же сами уверяли меня, что вы из Гамбурга. — Бромберг широко, вальяжно рассмеялся, оглаживая свою ассирийскую бороду. — Видимо, барон счел нужным скрыть правду. Мало ли какие у него были соображения.
— А почему я должен говорить правду, — тут же вскинулся Блюм, с обидой глядя на Корсака. — У меня были соображения… И почему я должен кричать на всех углах: я из Кенигсберга, я из Кенигсберга… — он неожиданно умолк, воздуха не хватило продолжать.
— А чем вы объясните, что у вас документы оформлены почти одновременно? — спросил Корсак, обращаясь уже к банкиру.
— Па-азвольте? — Бромберг посмотрел документ Блюма, пожал полными плечами. — Удивительное совпадение. Я и не подозревал об этом. В Англию мы плыли отдельно.
— Боюсь, господа, что я вынужден вас задержать.
— Да ради Бога, — Бромберг был абсолютно спокоен. — Мы пережили в море страшные минуты, капитан. Когда наш галиот в тумане сел на мель, раздался невообразимый треск. Удивительно, что судно осталось цело. Тогда я думал, что пора прощаться с жизнью. И теперь мне совершенно все равно, на каком судне я достигну берега. Ваш фрегат, честно говоря, кажется мне более надежным.
Блюм молчал, вид у него был совершенно раздавленный.
Однако через три дня, когда галиот должен был поменять курс, направляясь в Пиллау, банкир Бромберг как бы между прочим, не навязчиво, заметил капитану, насколько желательно было бы ему плыть именно в Пиллау.
— Там я почти дома, — сказал он Корсаку с грустной улыбкой. — Думаю, длительное пребывание в Лондоне совершенно расстроило дела моего банковского дома. В самом деле, господин Корсак, отпуская меня, вы ничем не рискуете. Найти меня в Кенигсберге не составит никакого труда. И если у вас на суше возникнут ко мне какие-то вопросы, я отвечу на все с превеликим удовольствием.
— И мне очень нужно в Пиллау… И я могу на суше ответить на все вопросы, — всунулся было Блюм, но тут капитан был непреклонен.
— Я не хочу лишаться вашего общества, господин барон, — с улыбкой сказал Корсак, с этим не поспоришь.
Позднее Корсак говорил про банкира: этот Бромберг меня заколдовал… Я подумал тогда: ведь никаких улик, в чем мне его подозревать? Зачем же держать человека против его желаний? Да и начальство может разнос устроить, что мешаю развитию прусской торговли, за которую так ратует сама государыня.
Оленев не нашел Александра под Кистрином. Когда кончился обстрел и армия отошла от пылающего города, Никите удалось узнать в штабе, что полк Белова ушел вместе с генералом Румянцевым на поиск новых позиций и когда вернется, неизвестно. Но пастор Тесин сыскался сразу, и поскольку Никите было совершенно некому рассказать о таинственных событиях в Познани, он обо всем поведал ему.
Пастор отнесся к рассказу князя с полным сочувствием и дал мудрый, но несколько общий совет: не суетиться попусту, а отдаться на волю Господа.
Пастор был очень занят. Все понимали, что грядет большое сражение, когда многие воины неминуемо предстанут перед Божьим судом. Столь высокое событие обязывало привести в порядок мысли свои, высветлить самые глухие углы души, а единственным поводырем на этом сложном, самоочищающем пути служит православный священник и лютеранский пастор.