Мы загружали шлюпки с противоположного берегу борта, поэтому не сразу заметили приближающийся вельбот. На носу стоял офицер в военной форме, освещая путь факелом. Факел искрил и дымил под дождём. В вельботе находилось с полдюжины солдат. Оружие они держали под навесом, стараясь уберечь от брызг и слякоти.

— Эй, на «Дю Капе», у вас всё в порядке? — прокричал офицер, когда шлюпка приблизилась.

— Так точно, сэр! — ответил Джон, перевесившись через борт. — А что случилось?

— Вы не отбивали склянки. — Офицер пристально вглядывался, пытаясь рассмотреть в слабом свете факела, что творится на палубе.

— Вы совершенно правы, сэр! Просим прощения, такая сырость, да и ночь. Немножко поленились, сэр.

— Вы англичанин?

— Да, сэр! Джон Хоукинс, старший матрос, к вашим услугам.

— Где капитан Оливейра?

— Капитан изволят отдыхать, сэр, и просили его не тревожить.

— Всё же… Сбросьте мне трап, я хочу подняться на борт и убедиться, что всё в порядке.

— Подождите минутку, сэр…

Джон отошёл от борта, и тут началась пальба. Один из французов не выдержал, и выпалил из мушкета в сидящих в шлюпке. Защёлкали курки, в ответ грянули нестройные выстрелы. Гребцы дали обратный ход, офицер со всей силы задул в свисток.

Я воспользовался случаем и наконец испытал своё духовое ружьё. Наверное, промахнулся, или не смог пробить плотной ткани камзола. А может, яд действовал не мгновенно, так как офицер в шлюпке продолжал исступленно дуть в свисток и поторапливать гребцов.

Стало небезопасным оставаться на борту. В бойницах форта замелькали огни, раздавались крики и команды. Мы мигом побросали в лодки последние мешки с золотом, рискуя проломить днище. Сами погрузились в шлюпку Ля Буша.

Французиков отогнали обнажёнными клинками. Флинт оскалился:

— Оставайтесь на борту, французские собаки! Там ещё полно добра, не оставите же вы его португальцам?

Не знаю, каким образом очутился в нашей шлюпке мальчишка прислужник. Я отвернулся лишь на миг, чтоб взяться за весло, как он в прямом смысле слова свалился мне на голову.

— Ты чего? — спросил я, ошарашенный этим нежданным появлением.

— Я с вами. — Только и ответил он. Причём на чистом английском. Раздумывать было некогда. Я отодвинул мальца себе за спину и взялся за весло.

В спешке мы отчалили от ограбленного корабля. Под прикрытием корпуса каракки мы вскоре удалились на безопасное расстояние.

Проклятья с покинутого корабля могли, казалось, разверзнуть небеса нам на голову. Ещё долго над волнами разносились невнятные крики и бесполезная пальба.

Горлопан Левассер остался в дураках. Если не откинул копыта от удара бутылкой.

Глядя на уменьшающийся силуэт корабля, я с каким‑то облегчением подумал о женщине, избежавшей компании нашего капитана. О Ля Буше я не беспокоился. Несмотря на скверный характер, француз оставался французом, галантным кавалером. И уж по всякому красивее её урода — мужа, отставного короля. В который раз я убеждался: чтоб заполучить женщину — нужен тугой кошелёк. Иначе каким образом такая красивая леди могла сделаться женой плешивого толстяка? Да уж простите!

Мы вернулись на «Морж» героями. Нас едва не на руках подняли на палубу, обнимали, кричали троекратное «Ура!».

Я был на седьмом небе от счастья. К тому же нам четверым полагалась двойная доля. За риск, ловкость, и отвагу. Бен Ганн стал молодцом!

Мальчика приняли на борт без вопросов. По правде говоря, я волновался о его судьбе. Капитан запросто мог выбросить мальца за борт. Но он лишь взглянул мельком в чистые глаза мальчика, не отводившего взгляд, и одобрительно хмыкнул. Хорошее настроение от свалившейся на нас удачи передалось даже хмурому капитану. Он приказал Дарби покормить парнишку и найти ему подобающую одежду. Капитан не переставал иногда удивлять. Особенно добрыми делами — их то от Флинта никогда не ждали.

Подняли якорь. В полной темноте, при сильном волнении Флинт стал за руль и вывел корабль из бухты. Хотя, полной темноты и не было. Грозы в южных широтах отличаются таким количеством молний, что они практически не гаснут, освещая океан пронзительными вспышками.

Дав сигнал «Кассандре», где ещё даже не подозревали о наших приключениях, мы поставили верхние паруса и пошли в море.

— Ненавижу лягушатников! — снова произнёс Флинт, когда мы поворачивались кормой к «Победе». — Стервятники! Хорниголд их развешивал на реях, в старые времена.

— К чёрту французов и их короля! — подхватил я слова капитана. — Как до дела, так их и нет. Зато мигом летят делить чужую добычу.

— Пусть проклятый Ла Буше благодарит небо, что не отправился в гости к крабам!

Это была целая речь, как для Флинта. Наш капитан редко произносил более двух фраз. Уж как ему нужно было раззадориться, чтоб сказать столько слов за раз!

Кстати, с тех пор мы Ля Буша и не называли иначе, как Стервятник.

Смешавшись с раскатами грома, с суши донеслись пушечные залпы. Но нам на это было плевать с высокой мачты. Ливень скрыл наши корабли, и мы как призраки, растворились в океане.

Когда Дарби с Билли окончили подсчёты, одна доля составила 5 000 золотых гиней и 42 бриллианта.

Бриллианты поделили поровну, сразу. А золото Флинт приказал опечатать и разделить позже. В золоте доля моя составила 10000 гиней. Бриллианты потянут, наверне, сталько же. И ещё мне полагалось одно из ружей, тоже приличной стоимости и качества. Баснословное, неслыханное состояние! «Морж» проседал под весом золота. Команда находилась на седьмом небе от счастья. Наконец мы стали богачами.

И могли возвращаться домой.

Бен Ганн продолжает рассказ

На Мадагаскар мы больше не заходили. Нужно было драпать как можно дальше, пока нам в погоню не отправили целую эскадру. Не думаю, что ограбленные даго так просто смирятся с потерей своего богатства.

Мы должны были всё же сойти на берег. Необходимо было заправиться водой и провизией для длинного перехода. Мы зашли в один из небольших южноафриканских портов, и Флинт позволил команде сойти на берег. Длинный Джон поначалу быв против, но сдался, заявив, что если уж кто не вернётся к отплытию — пусть пеняет на себя. Его долю разделят между оставшимися.

Когда мы захватили вице‑короля Индии с камушками, все словно с катушек скатились. Многие расплатились бриллиантами в таверне, во сто дорога, другие проиграли свою часть в кости, благо на берегу это весёлое занятие не воспрещалось.

А вот иные, как им казалось, самые разумные, отправились к ростовщику, менять камушки на привычные нашему сердцу весёлые пиастры… Рассуждения мои были здравыми — камни, они завсегда камни, карман не обрывают, в цене не падают. К о всему тому в Европе, за бриллианты дадут втрое больше, чем на этом диком побережье, где их пруд пруди.