— Сантамария.

— Да.

— Кто это?

— Отдай мне свою карточку, Перри.

— Что?

— Твою карточку, чтобы я могла пройти в офис через пост охраны. Она лежит в твоем бумажнике между водительскими правами и фотографией тебя и Энни в Диснейленде.

— Если ты знала, где она, почему ты раньше ее не забрала?

— Ты бы заметил. Ты же умный мальчик.

Ложь. И мы оба это знали.

Она повернулась и посмотрела в сторону Десятой авеню, по которой проезжали такси в направлении центра.

Я раскрыл кошелек, достал магнитную карту и отдал ее Гоби.

— А теперь, — сказала она, взмахом руки подзывая такси, — считай, что твое желание исполнилось. Можешь идти домой и забыть о моем существовании.

Такси подъехало к обочине.

— Все, что случится дальше, не твоего ума дело.

— Подожди, — сказал я. — Гоби…

Она наклонилась и быстро поцеловала меня в губы.

— Au revoir, Перри.

— Подожди, — сказал я.

Но Гоби не стала ждать.

Она села в такси.

И не обернулась.

Выберите три прилагательных, которые описывают вас. Объясните свой выбор.

Колледж Боудин

У меня не было мобильного телефона. У меня не было машины. У меня не было денег. У меня было несколько кредиток, которые мне было разрешено использовать только в крайнем случае. Я бросился к последнему работающему общественному телефону в центре и принялся лихорадочно нажимать кнопки. Долго ждать не пришлось, один гудок, не больше.

— Алло?

— Мама?

— Перри.

Облегчение и отчаяние смешались в ее голосе.

— Где ты?!

— Я все еще в Нью-Йорке. Мам, послушай…

— Мы с отцом чуть с ума не сошли.

— А где отец?

— Он все еще в городе.

— У тебя все в порядке?

— Мам, послушай меня, хорошо? Во-первых, ты должна взять Энни и уйти из дома. Там находиться небезопасно.

— Энни уже говорила мне это, — сказала мама. — Перри, я не знаю, что это за шутка, но это не смешно; всему есть предел.

— Что?

— Твоя музыкальная группа. Я знаю, ты хочешь, чтобы вас заметили, но это не лучший способ.

— Мама, это не имеет никакого отношения к группе.

— Да что ты говоришь? Так, значит, вы устроили все это шоу на сегодняшнем концерте просто так?

— Мам, пожалуйста, просто выслушай меня. Возьми мобильный и выбирайтесь из дома прямо сейчас.

— Перри, ты хоть представляешь себе, который сейчас час?

— Да, — сказал я. — Представляю. Я замерз, устал, я в центре Нью-Йорка, и сейчас ночь. Да, я знаю, который час, и я хочу, чтобы ты и Энни немедленно выбирались из дома. Тебе понятно?

— А где ты?

— Я же сказал, я…

— Да, но где именно?

— На углу Восьмой авеню и Тридцать третьей улицы, — сказал я, — а что?

Молчание, долгое молчание.

— Я звоню твоему отцу, — сказала она. — Стой там, где стоишь.

Закончив телефонный разговор с мамой, я остался стоять на углу напротив корейского ресторана, глядя на поток проносящихся мимо машин. Возможно, прошло минут десять. Я думал о Гоби и ее сестре. О том, как все это случилось.

Я думал о своем отце.

Когда ты маленький, тебе кажется, что твой отец может все на свете. Если он не патологический наркоман, не избивает тебя, не напивается и не бьет посуду, ты, возможно, просто боготворишь его. По крайней мере, большинство парней, которых я знаю, поступают именно так. Может, они использовали бы какие-нибудь другие слова, но у всех нас есть какое-то сокровенное воспоминание: вот мы с отцом что-то делаем вместе, я и он. Даже если этот светлый миг остался в далеком прошлом.

Сейчас я стоял и вспоминал, как, когда мне было восемь лет, мы с отцом мастерили из сосны для соревнований бойскаутов машину «Дерби». Отец принес тогда блестящий красный набор инструментов, который я раньше никогда не видел, и помогал мне вырезать машину из куска дерева. Мы сидели за кухонным столом и раскрашивали ее серебристой краской и синими и красными узорами в форме пламени по бокам. Я пил пепси, а отец потягивал пиво. Когда мы закончили, машина была слишком легкой, и тогда мы прикрепили металлические пластины к днищу и покрыли колеса смазкой. Теперь она легко ехала с одного конца стола на другой. За эту машину мне присудили третье место, и отец сказал: «Я тобой горжусь».

Я вспоминал, как мы ходили с ним на рыбалку в Мейне. Мы взяли маленькую моторную лодку и плыли на ней через озеро, по которому еще стелился туман, а потом рыбачили до тех пор, пока не стемнело настолько, что мы не видели поплавков.

Я вспоминал, как отец впервые учил меня завязывать галстук в то утро, когда мы шли на свадьбу моего кузена. Я вспоминал, как он сидел на местах для болельщиков рядом с мамой во время моего первого соревнования по плаванию. Как они с мамой хлопали в ладоши и смеялись.

Я вспоминал, как просыпался каждое утро и слышал, как внизу на кухне он готовит себе кофе, прежде чем уехать на работу.

Я вспоминал, как в первый раз услышал, как он клянется.

Снова мигнул светофор.

Ночной воздух был холодным и влажным. Без телефона я не знал, который час, хотя мне казалось, я простоял здесь минут десять.

Я перешел Восьмую авеню и отправился на восток.

Мне потребовалось полчаса, чтобы пешком пересечь центр города и дойти до высотки под номером 855 на Третьей авеню. Еще двадцать минут ушло на то, чтобы, стоя перед стеклянной дверью, размахивать руками, жестикулировать и стучать, пока Руфус не оторвался от газеты и не узнал меня.

Еще двадцать минут ушло на то, чтобы, стоя перед стеклянной дверью, размахивать руками, жестикулировать и стучать, пока Руфус не оторвался от газеты и не узнал меня.

Он убрал газету, медленно поднялся, пересек огромный мраморный холл так, словно не мог поверить своим глазам.

— Братец, — сказал он, отпирая дверь и распахивая ее для меня, — ты, похоже, становишься трудоголиком.

Я вошел внутрь и огляделся. Единственным звуком была льющаяся из фонтана вода — бесконечные тихие аплодисменты, предназначенные сейчас только для нас двоих. Боковым зрением я заметил свое отражение в зеркале. Испачканную кровью рубашку и лицо в синяках.

— Что с тобой случилось?

— Меня ограбили, — сказал я. — Кто-нибудь еще заходил сюда?