В 1965 году в журнале Advances in Chemotherapy Фрайрайх и Фрай опубликовали статью под названием «Достижения и перспективы в химиотерапии острого лейкоза», объявив о разработке успешного метода лечения детской лейкемии[37]. Сегодня показатели эффективности лечения этой формы рака превышают 90 %. Жизнь многих-многих тысяч детей была спасена благодаря стараниям Фрайрайха и пошедших по его стопам исследователей.

9.

Означает ли это, что Фрайрайх должен радоваться, что у него было такое детство? Очевидный ответ – нет. То, с чем ему пришлось столкнуться в детстве, не должен переживать ни один ребенок. Каждому дислектику, с которым мне довелось беседовать, я задавал вопрос, вынесенный в подзаголовок предыдущей главы: вы бы пожелали дислексии своему ребенку? И все они ответили отрицательно. Грейзера передернуло от одной только мысли об этом. Гэри Кон пришел в ужас. У Дэвида Буа два сына, оба дислектики, и ему невыносимо больно наблюдать, как они растут в мире, где умение хорошо и бегло читать является главенствующим. Вы познакомились с ведущим продюсером Голливуда, влиятельным банкиром с Уолл-стрит и одним из лучших адвокатов в стране – все они признают важную роль дислексии в своем жизненном успехе. Тем не менее они на собственном опыте познали цену этого успеха и не хотели бы такой же жизни для своих детей.

Но такая постановка вопроса – чего мы бы пожелали своим детям – неправильная, не так ли? Вопрос в другом: нужны ли нашему обществу травмированные люди? Конечно же, нужны. Это не самый приятный факт для размышления. На каждого не пострадавшего, который стал сильнее, найдется бесчисленное количество едва уцелевших, раздавленных свалившейся на них трагедией. Однако в некоторых случаях мы все зависим от людей, закаленных житейским опытом[38]. Фрайрайх обладал мужеством задуматься о немыслимом: экспериментах на детях. Заставлял их терпеть боль, через которую не должно проходить ни одно человеческое существо. И делал он это во многом потому, что по собственному детскому опыту понимал: даже из самого темного ада можно выбраться возрожденным и исцеленным. Он помогал детям стать не пострадавшими.

В какой-то момент в самый разгар своей войны Фрайрайх осознал недостаточную эффективность стандартного метода мониторинга детского рака – подсчет раковых клеток в пробе крови под микроскопом. Анализ крови приводил к неверному истолкованию. Могло показаться, что в крови рака нет. А болезнь в это время притаилась где-нибудь в костном мозге, что означало необходимость многократного и болезненного забора образцов костного мозга, месяц за месяцем, пока отсутствие рака не подтверждалось окончательно. Макс Уинтроуб слышал о намерениях Фрайрайха и попытался остановить его. Он упрекал Фрайрайха в том, что тот мучает пациентов. Так оно и было. Его реакция была вызвана состраданием. Но сострадание никогда бы не помогло найти лекарство.

«Когда мы брали образцы костного мозга, обычно держали их ноги вот так, – принялся показывать мне Фрайрайх. Он вытянул гигантскую руку, словно обхватывая крошечное бедро ребенка. – А затем вводили иглу без анестезии. Почему без анестезии? Потому что при уколе они кричали точно так же. В большеберцовую кость, прямо под коленом, вводится игла восемнадцатого или девятнадцатого размера. Дети заходятся в истерике. Их держат родители и медсестры. И эту операцию мы проводили каждый цикл. Мы должны были установить, что костный мозг очистился от раковых клеток».

Когда он произнес слова «держали их ноги вот так», его лицо исказила непроизвольная гримаса, словно на мгновение он почувствовал, как в большеберцовую кость маленького ребенка вонзается игла восемнадцатого размера и словно ощущение этой боли могло поколебать его уверенность. Но она исчезла так же быстро, как и появилась.

10.

Когда Джей Фрайрайх проходил медицинскую практику, он познакомился с медсестрой по имени Харольдина Каннингем. И пригласил ее на свидание. Девушка отказалась. «Все молодые врачи такие назойливые, – вспоминала она. – Он пользовался репутацией излишне откровенного человека. Он звонил пару раз, но я не пошла». Однажды Каннингем на выходные уехала из Чикаго навестить тетю. Зазвонил телефон. Это был Фрайрайх. Он приехал из Чикаго и звонил с вокзала. «Он объявил: “Я приехал”, – вспоминает Харольдина. – Очень настойчивый». Это было начало 1950-х годов. С тех пор они неразлучны.

Жена Фрайрайха настолько же маленькая, насколько тот огромен, крошечная женщина с колоссальным запасом внутренней силы. «Я вижу человека, вижу его потребности», – говорит она. Он возвращается домой из больницы поздно вечером, из крови и страданий, а она всегда его ждет. «Она первая, кто меня полюбил, – просто объясняет Фрайрайх. – Она ангел, посланный мне с небес. Она нашла меня. Думаю, она увидела во мне что-то, что можно взрастить. Я во всем на нее полагаюсь. Эта женщина дает мне силы жить».

Харольдина тоже выросла в бедности. Ее семья ютилась в крошечной квартирке недалеко от Чикаго. Однажды – ей тогда было лет двенадцать – она не смогла попасть в ванную, дверь оказалась закрыта. «Мать заперла ее изнутри, – рассказывает она. – Я позвала соседа снизу, он же домовладелец. Он открыл окно и забрался внутрь. Мы позвонили в больницу. Она умерла прямо там. Когда тебе двенадцать или тринадцать, ты не очень понимаешь, что происходит, но я знаю, она была несчастна. Отца, разумеется, не было. Примерным родителем его не назовешь».

Харольдина сидела в кресле в офисе мужа, женщина, создавшая оазис спокойствия посреди безумной жизни своего супруга. «Нужно понимать, любовь не всегда спасает тех, кого вы хотите спасти. Кто-то спросил меня однажды, злилась ли я. А я ответила, нет, не злилась. Я понимала ее страдания.