Должно быть, на моем лице отразилась озабоченность, поскольку доктор Кинг спросил, содержала ли телеграмма дурные вести. Я ответил: «Нет, доктор Кинг, не дурные вести. Просто сегодня двенадцатая годовщина моей свадьбы, и жена прислала мне телеграмму. Он уточнил: «Хотите сказать, сегодня у вас годовщина свадьбы?» Никогда этого не забуду, и это говорит об установившемся между нами понимании. Я ответил утвердительно. И добавил: «Я не был дома по меньшей мере три недели». На что доктор Кинг заявил: «Что ж, шеф Притчетт. Отправляйтесь домой сегодня вечером, нет, даже прямо сейчас. Отпразднуйте годовщину. Даю слово, до завтра в Олбани, штат Джорджия, ничего не произойдет. Идите, пригласите жену в ресторан, делайте все, что захотите, а завтра утром в десять часов мы возобновим нашу борьбу».

На стороне Притчетта были все преимущества – и в количестве, и в силе. Но он не бросил Кинга в терновый куст. И заставить его действовать так, как было угодно Кингу, не представлялось возможным. Вскоре после этого пастор собрал вещи и покинул город[44].

Уокер понимал: неудача в Бирмингеме так скоро после поражения в Олбани станет настоящей катастрофой. В те годы практически в каждом американском доме смотрели вечерние новости, и Уокер отчаянно хотел, чтобы «Проект К» не сходил с телеэкранов ни на один вечер. Но при этом отдавал себе отчет в том, что средства массовой информации моментально утратят интерес и переключатся на другую тему, стоит им заподозрить, что кампания пробуксовывает.

«Основным принципом Уокер назвал масштабность во всем, – пишет историк Тейлор Бранч. – Если они продемонстрируют силу, то внешняя поддержка будет несоразмерно больше. Но если они сделают первый шаг, то отступить потом уже не смогут. Ни в коем случае, говорил Уокер, бирмингемская кампания не должна уступать по масштабам кампании в Олбани. А это значит, они должны быть готовы поместить в тюрьму больше тысячи человек за один раз, а то и больше».

По прошествии нескольких недель Уокер заметил, что его кампания начала сбавлять обороты. Многие черные в Бирмингеме боялись – и небезосновательно, – что если белые начальники увидят их рядом с Кингом, то уволят. В апреле один из помощников Кинга, выступая на церковной службе перед 700 слушателями, сумел убедить присоединиться к маршу лишь девятерых. На следующий день Эндрю Янг – еще один соратник – предпринял вторую попытку и на сей раз набрал лишь семь волонтеров. Местная консервативная черная газета назвала «Проект К» «бесполезным и бессмысленным». Среди съехавшихся журналистов и фотографов, желающих запечатлеть зрелищное столкновение черных и белых, нарастало беспокойство. Коннор изредка кого-нибудь арестовывал, но большую часть времени просто сидел и наблюдал. Уокер постоянно находился на связи с Кингом, который курсировал между Бирмингемом и своей базой в Атланте. «Уайатт, – в сотый раз обратился к нему Кинг, – ты должен придумать, как заставить Коннора раскрыть карты». Уокер кивнул. «Мистер Лидер, я еще не нашел решения, но обязательно отыщу его».

Дело сдвинулось с мертвой точки в вербное воскресенье. У Уокера набралось 22 протестующих. Марш должен был возглавлять брат Кинга, Альфред Дэниэл, известный как А. Д. «Наш массовый митинг потихоньку собирался, – вспоминает Уокер. – Предполагалось, что мы стартуем где-то в два тридцать, но не двигались до четырех. За это время на улицах собирались зеваки, которые были в курсе насчет демонстрации. К тому моменту, как митингующие были готовы идти, в трех кварталах насчитывалось уже около тысячи человек, которые, как зрители, стояли вдоль улицы и наблюдали».

На следующий день Уокер, открыв газету, чтобы прочесть отчет СМИ о событиях минувшего дня, к своему изумлению обнаружил, что журналисты все напутали. В газетах говорилось об одиннадцати сотнях демонстрантов в Бирмингеме. «Я позвонил доктору Кингу и заявил: “Доктор Кинг, я нашел решение! – вспоминал Уокер. – Не могу рассказать всего по телефону, но я отыскал его!” Поэтому каждый день мы выходили на улицы в то время, когда люди возвращались домой с работы. Они скапливались на тротуарах, и казалось, что в марше участвует тысячная толпа. Нас было всего ничего, но в газетах сообщалось о тысяче четырехстах».

Точь-в-точь одна из самых известных плутовских историй – о медлительной черепахе, которая состязалась в беге с оленем. Она спряталась возле финишной линии, а по всему маршруту через стратегические интервалы расставила своих родственников, намереваясь убедить оленя в том, что она участвует в гонке. А затем возле финишной линии появилась прямо у оленя перед носом и объявила о своей победе. Олень остался в дураках, ведь для него, как было известно черепахе, «все черепахи меж собой схожи».

Олень презирал медлительную черепаху, и в этом заключалась его ошибка. Черепаха была для него невидима. Аутсайдерам приходится изучать нюансы общения белых людей: наклон головы, глубину голоса, резкость речи… Но благополучной белой элите Бирмингема не было нужды отвечать им взаимностью. «Они могли видеть… только глазами белых, – объясняет ликующий Уокер. – Они не могут даже отличить негров-демонстрантов от негров-наблюдателей. Для них они все – просто негры»[45].

Коннор был заносчивым человеком, который любил с важным видом расхаживать по Бирмингему, приговаривая: «Здесь мы творим собственный закон». Каждое утро он сидел в гостинице «Молтон», попивая бурбон и громко предрекая, что у Кинга скоро «закончатся ниггеры». И вот он выглядывает из окна и видит, что у Кинга набралась маленькая армия. Подобно оленю, он не обращал ни малейшего внимания на действия тех, кого считал ниже себя, и эта воображаемая тысяча демонстрантов вызвала немалое раздражение. «“Бык” Коннор вбил себе в голову, что не позволит этим ниггерам попасть в здание ратуши, – говорит Уокер. – Я молился, чтобы он попытался нас остановить. Битва в Бирмингеме была бы проиграна, если бы Коннор позволил нам подойти к ратуше и молиться. Отойди он в сторону, и где новости? Никакой динамики, никакой широкой огласки». Пожалуйста, Братец Коннор, прошу тебя. Делай что хочешь, только не бросай меня в терновый куст. Разумеется, Коннор именно это и сделал.