Орсон относился к нескладехе Хиггинсу скорее слегка покровительственно, нежели свысока. Тот был не таким, как все, это точно, но до положения городского дурачка не дотягивал. Парень простоват, с этим не поспоришь, беззлобен, медлителен и в делах, и в мыслях. Но иметь с таким дело проще, чем с иным скорым и на слово, и на руку…

Тем не менее, как ни крути, Хиггинс — не самая удачная компания для ночного дежурства. И говорить с ним не о чем, и по большому счету за ним самим присматривать надо.

Хиггинс, к счастью, не относился к категории простаков деятельных и уж никак не мнил себя умнее прочих. А ведь самое трудное, как говорят, признать, что другие умнее тебя. Жизненный опыт обучил Хиггинса тому, что есть люди и поумнее его. И это самый полезный урок, который он усвоил.

Однако впоследствии Орсон понял, что здесь именно как человек нескорого ума и лишенный воображения Хиггинс оказался в нужном месте в нужный час. Ангел, Ведущий Судьбу, если ему не противиться, присовокупляет каждого тому делу, коему тот предназначен. Но даже если человек не способен порою услышать слабые звуки пастушьего рожка, предназначенные только ему, которые выводят на собственный путь, и такому человеку Ангел судьбы дарует день и час, чтобы проявить себя.

И все же досада на начальника не давала Орсону покоя.

В обстоятельствах сложных и чреватых опасностью даже весьма умные люди глупеют и дурачат самих себя.

Ночь ужасов Орсона и Хиггинса началась самым обыденным образом, как и положено начинаться ночным кошмарам.

Намереваясь быть готовым ко всякого рода неожиданностям, Орсон предпринял уже описанные меры предосторожности и вскоре прибыл на место, верхом, на лошадке, выделенной ему шефом.

Еще у поворота с дороги в лес Орсон встретил выезжавшего из лесу на гнедом жеребце Олариха Хокса, молодого парня со значком милиционера.

Они обменялись приветствиями.

— Как там обстановка? — поинтересовался Орсон.

— Спокойно, — ответил Хокс, не отличавшийся многословностью, — а странная штука — этот кингслейер!

— Да уж, диковинка, — поддержал Орсон.

— Я, знаешь, хотел было мех на нем подпалить, — усмехнулся Хокс, — так ведь не горит. Головешкой из костра потыкал. Не горит. Думал, разложу костер у него под боком. Может, и загорится. Но Хиггинс уперся и не дал. Он, знаешь, намеревается подружиться с этой штукой.

— Как это? — удивился Орсон.

— Сам у него спроси. Я, знаешь, не понял. Он считает, что эта штука видит нас. Или что–то в таком духе. Я не слушал. От Хиггинса, знаешь, толку не дождешься.

На том и распрощались.

Орсон подумал, что Оларих Хокс, по всеобщему мнению нормальный и неглупый парень, повел себя вблизи кингслейера не разумнее чудака Хиггинса. Надо же: задумал поджигать диковинный аппарат.

«Хорошо, что ничего дурного с ним не случилось, — неожиданно для себя подумал Орсон, — а то мало ли что!» Почему–то казалось, что кингслейер сможет постоять за себя. Но этого соображения Орсон не сформулировал. Оно осталось на уровне ощущения.

Хиггинс обрадовался Орсону, но, обернувшись на топот лошадки, кинулся навстречу, размахивая огромными нескладными ручищами.

—Тише, сэр! — пронзительно шептал он. — Не тревожьте его.

— Кого? — переспросил Орсон, хотя и понял, о чем говорит напарник.

Спокойная лошадка всхрапнула, отдергивая морду от Xиг гинса.

— Его! — И простак взмахнул лапищей в сторону таинственной машины.

Мохнатое чудовище все так же, как и прежде, стояло в низинке меж деревьев, почти неразличимое в своем пятнистом ворсе.

От убежденности простодушного Хиггинса повеяло на Орсона какой–то нездешней жутью.

А не спятил ли этот дурачок окончательно? Встреча с неведомым вполне могла основательно подкосить его ненадежный умишко!

Орсон всмотрелся в асимметричное лицо вынужденного напарника в поисках новых тревожных признаков. Тот растягивал губы в счастливой и виноватой одновременно улыбке.

— Я шалашик построил просторный. Лапником покрыл. Хорошо. Землянички набрал. Много. Сладкая.

Нет, вроде бы Хиггинс был все тот же. Наивный до трогательности, так и не вышедший до конца из детства парень. Шалашик он построил! Надо же!

А вот земляника — это хорошо. Есть в этих краях несколько сортов земляники, настолько ранней, что она отцветает к первой листве на деревьях, а в эту пору уже дает первые ягодки. Только поди найди их!

— Шалаш — это баловство! — строго сказал Орсон, решив сразу дать понять, кто здесь главный.

Хотя этот детина и так ко всем взрослым, даже к ровесникам, обращался, используя старомодное и редкое «сэр»! Тут устанавливать субординацию не следовало.

— Палатку поставить сумеешь?

— А то! Как же не суметь? Сумею, сэр.

— Ну, вот и займись. — Орсон соскочил с лошадки. А я осмотрюсь здесь.

— Вы к нему пойдете? — насторожился Хиггинс.

— И что из того?

— Вы же не будете делать с ним ничего, сэр?

— А что я могу с ним сделать?

— Ничего не нужно.

— Почему я должен что–то с ним делать?

— Такое дело, сэр, что все с ним пытаются что–то сделать. Я побил прикладом. Достойный господин выстрелил, а достойный Оларих Хокс хотел поджечь. Только больше ничего не нужно делать. Ему это не нравится. Он терпит. Но может и рассердиться.

— С чего ты взял этот бред? — не выдержал Орсон.

— Он смотрит.

— Почему ты так думаешь?

Хиггинс потупился.

— Так с чего ты это взял?

— Он смотрит на меня, когда я отворачиваюсь.

— Что ты несешь?!

— Это правда, сэр.

— Хиггинс, — развел руками Орсон, — это же машина. Поверь мне. Странная, непонятная, диковинная… Но машина. Она не может ни смотреть, ни сердиться. Она может просто ездить. Она даже не в работе. Мотор заглушен и расхоложен. Неужели ты этого не видишь? — Орсон очень хотел бы сам верить своим словам.

Но что–то говорило ему, что чутью Хиггинса можно доверять, да и сам он подозревал, что таинственный аппарат совсем не прост.

— Все так, сэр, — торопливо закивал, соглашаясь с каждым словом, простак, — но она еще и смотрит. Вы сами поймете. Она смотрит на нас.

— Ну хорошо. Если бывает корнуоллский пес, ужасающий Грант–оборотень, то почему же не может быть паромотор–оборотень, так?

— Напрасно вы говорите такие слова, сэр, — запротестовал Хиггинс.

— Обещаю тебе, что постараюсь не прогневать его, — заверил Орсон, хотя самому при упоминании оборотней сделалось в вечернем лесу неуютно. — Можешь поверить, что я просто посмотрю?