Лес загораживал от него полыхающие над горизонтом зарницы, но отдаленный гул уже докатывался — гроза приближалась. Тень Хиггинса, сидящего у костра, качалась на хвойной подстилке меж деревьями.

Орсон подумал, что простак, не наделенный бурным воображением, едва ли сможет по–настоящему испугаться, случись что–то необычное. Ведь больше всего людей пугают не реальные ужасы, а порождения разума.

Прошло еще немного времени, и набрякшее душным мраком небо наконец прорвало. Хлынул ливень.

Да такой, что бодрый костерок мигом пригасил пламя, задымил и запарил, отчаянно протестуя, и заглох окончательно.

— Хиггинс! — Орсон старался перекричать гул падающей с неба воды. — Быстрее в палатку!

Силуэт напарника был уже почти неразличим, но характерный высокий голос Хиггинса донесся до него вполне ясно.

— Я на посту. Не волнуйтесь, сэр! У меня плащ. Лучше не забудьте сменить меня через одну четверть!

Еще раз вздохнув, Орсон улегся на раскладную койку из трубок и куска ткани.

Переубеждать такого, как Хиггинс, — занятие бесполезное. Хочет торчать под дождем — его дело. Куда больше Орсона беспокоила перспектива самому оказаться на его месте. Впрочем, бурные грозы не продолжаются долго. А весной они и вовсе скоротечны. Орсон допил отвар и решил, что попытается заснуть.

Тут же сверкнуло, и через несколько мгновений грохнуло первый раз.

И началось…

По всей Державе жители здешних мест славятся упрямством. Следующие два часа Хиггинс упорно сидел под подобным водопаду дождем, таращился в разрываемую белыми вспышками тьму и вздрагивал от близких громовых ударов. Каждые четверть часа он вставал и делал два десятка шагов вниз по склону — в сторону загадочной машины. Убедившись при свете слабенького фонаря, а больше — очередной молнии, которой не приходилось долго дожидаться, что все спокойно, он возвращался обратно.

Орсон же добросовестно старался претворить в жизнь принятое решение. Он ворочался, отгоняя неясную тревогу, безо всякого эффекта пробовал затыкать уши и наконец задремал–таки. Тревожно и неспокойно.

Пробуждение оправдало все его худшие предчувствия.

Его бесцеремонно, если не сказать — грубо, трясли за плечо. Над ним нависало лицо Хиггинса, испуганное выражение которого подчеркивалось резкими тенями от света полицейского фонарика, который он крепко держал в руке.

А еще с него на Орсона текла холодная вода. Много воды. Хиггинс был взбудоражен, и явно не грозой.

— Сэр! — выпалил он, едва заметив, что Орсон открыл глаза. — Там что–то происходит.

— Что?! — вскинулся старший временного поста, хватаясь за ружье. — И где это — «там»?

— Ну–у–у, там. В овраге. Там это… дождь. И на дне… ну, эта… вода. Течет. Сильно уже. И кажись, машине, которая… ну. кингслейер — ей это не нравится. Вот!

— То есть как это «не нравится»? — изумился Орсон, не понимая, чему радуется напарник.

Видно было, что он так и рвется туда, поближе к происходящему в разрываемой блеском молний мгле. Это насторожило Орсона. Он вскочил.

— Что там происходит–то?

Куда–то подевалось ружье.

Ах, вот оно!

В ответ Хиггинс понес какую–то вовсе несуразную невнятицу, необычную даже для него.

— Пойдемте, сэр! Она очнулась и зашевелилась. Она уйдет!

Орсон только сплюнул, натянул на себя плащ и полез наружу.

— Идем!

— Быстрее, сэр!

Вне палатки было даже хуже, чем Орсон ожидал. Решительно отняв у Хиггинса защищенный от ударов стихии полицейский фонарь, оскальзываясь едва не на каждом шагу, Орсон двинулся по направлению к низине.

На склоне пришлось закинуть ружье за спину и хвататься свободной рукой за мокрые стволы деревьев. Фонарь почти не помогал, высвечивая тьму сквозь водяную завесу не более чем на пару шагов.

Скоро Орсон — не увидел, нет — почувствовал, что дальше пути нет. Под ногами плескалась вода. Он опустил фонарь, нагнулся посмотреть, неловко переступил, поскользнулся — левая нога ушла в жижу по колено. Поток уже набирал силу, нес всякий лесной мусор, и какая–то ветка чувствительно ударила его по голени.

Орсон не без усилий выбрался на «сухое» место и вгляделся во мрак. Бесполезно… И как Хиггинс мог разглядеть здесь что–то?

Но нет, там, впереди, все же и впрямь угадывалось какое–то движение. Кто–то пришел к машине, а они просмотрели? Вот незадача!

Чувствуя, как внутри рождается страх, он повыше поднял фонарь и решительно нажал на небольшой рычажок.

Это была старая, но надежная, проверенная временем полицейская модель. Усовершенствованная разновидность фонаря, впервые выпущенного сорок три года назад неким небольшим синдикатом для нужд охотников, рыбаков, жандармов и полицейских, могла крепиться к одежде или портупее, была защищена от дождя и ветра. Кроме пустотной лампы с толстостенной колбой закаленного стекла с отражателем и специальной батареей, она имела дополнительный отсек под долго горящую свечу, тепло которой с помощью термопары могло подзаряжать батарею. Вместо нее в случае необходимости в отсек помещался контейнер на три изолированных друг от друга столбика из легковоспламеняющегося состава. От искры батареи каждый из них, прогорая, давал особо яркий свет на протяжении двадцати–тридцати ударов сердца.

Этого времени Орсону хватило на то, чтобы успеть пожалеть о содеянном.

Он увидел, что чудовищный кингслейер проснулся и приподнял на могучих лапах–рычагах, вокруг которых недовольно пенилась грязная вода, свое огромное обтекаемое тело.

Орсон смотрел, не в силах оторваться, как лоснится в белом, неживом свете мохнатая пятнистая шкура. Как хлещет по ней дождь, как, не оставляя за собой ни капли, беспомощно соскальзывают водяные струи по гладким, лишенным короткого меха участкам приплюснуто–клиновидной, какой–то змеиной морды чудовища. Он отлично разглядел машину днем, но только сейчас, когда дождь прибил, прилизал ворс, обнажив стыки и грани поверхностей, понял, насколько пугающе ее передняя часть похожа на бронированную чешуей голову щитомордника.

— Кто–то пришел? — прокричал он.

— Нет!!! — ответил Хиггинс.

— Кто–то пришел и залез внутрь?

— Да нет же! Клянусь Молотом Исса! Никого не было. Она живая.

Орсон хотел было обругать напарника, но почему–то знал, что ему можно довериться. Если он говорит, что никто не появлялся, то так и было.

А в следующий миг он увидел, как кингслейер шевельнулся. Шевельнулся не как машина. Мягко качнувшись на напряженных широко расставленных лапах, он еще больше поднялся над водой. И в его движениях вовсе не было ничего змеиного… Да и ни от какого другого зверя в этих движениях не было ничего.

Они были страшно, бесконечно чужими! И никак не механическими. Любая машина при работе пыхтит, гудит, лязгает или хотя бы жужжит, наконец! Кингслейер двигался совершенно бесшумно.