— Если бы ты знала, как мне порой случалось проводить ночь, то не извинялась бы. Я не вращаюсь в высших кругах и привык довольствоваться малым. Запах человека — один из самых приятных на свете. Причем неважно, какого именно человека. Главное — я буду спать рядом с тобой.

Он спокойно улегся на ту половину кровати, где раньше спал Том, лицом ко мне. Я повернулась так, чтобы смотреть ему в глаза. И утонула в этом темно-зеленом омуте. Мы не прикасались друг к другу, но я чувствовала исходящее от него тепло. И через мгновение оказалась в его объятиях.

Мы лежали тихо и смотрели друг на друга. Потом я выключила лампу. Через минуту его рука скользнула мне на талию. Одного этого было достаточно, чтобы вознестись прямо к Высшим силам и еще выше. Но я слишком устала, чтобы оценить эти ощущения. Сон настиг меня, словно неизбежный и неумолимый рок.

Сон поднял якорь, отчалил от пристани и помахал мне на прощание. Я просыпалась после самой тяжелой ночи в моей жизни. Тяжелой, потому что, с одной стороны, ничего не случилось, а с другой — случилось все. Мне было тепло, но не жарко, как в те ночи, после которых я просыпалась в поту. Воздух в комнате, необычайно легкий и свежий, наполняли дразнящие ароматы спелых апельсинов, темного шоколада, ванили и теплого хлеба. Я поняла, что еще очень рано, и вспомнила, что мы с Томом по субботам любили встать пораньше и погулять по пустынным улицам спящего города, чувствуя себя его хозяевами.

Я повернулась. Рядом мирно спал мой новый знакомый. Он лежал на спине с закрытым ртом, протянув руку на мою половину кровати, словно даже во сне хотел обнять меня.

Одеяло у него не сползло, значит, он провел ночь спокойно, не ворочаясь с боку на бок, как я, когда меня мучают кошмары. Видимо, ему они не смели докучать. Конечно, разве можно бояться самого себя? Я не без сожаления поднялась и вышла в кухню. Встроенные в панель плиты часы показывали семь.

Оставшаяся с вечера посуда лежала в раковине, но я заметила, что мой патрон сполоснул ее, чтобы в кухне не пахло остатками пищи. Я не стала наводить порядок по двум причинам. Во-первых, не хотела будить Смерть. А во-вторых, мне просто было лень.

Поставила чайник, чтобы хоть как-то соблюсти субботние традиции. Когда он вскипел, заварила крепкий чай и отнесла чайник в гостиную. Если бы патрон не спал в моей кровати, я завернулась бы в плед и позавтракала на балконе, несмотря на холод. Но я боялась, что скрип балконной двери разбудит его. В эти утренние часы мне хотелось побыть одной.

Я вспомнила, как Малькольм, появившись пару дней назад на балконе в четыре часа утра, испортил мне тот и несколько последующих дней. Правда, тогда, после ухода Тома, я была пьяна и в состоянии, близком к помешательству. А сегодня, несмотря на хаос, в который превратилась моя жизнь, испытывала странное спокойствие. Вряд ли я когда-нибудь забуду то утро, кардинально изменившее мою жизнь.

Я свернулась в голубом кресле и жадными глотками отхлебывала чай. Листва деревьев за окном за ночь еще больше пожелтела. С улицы изредка доносился шум проезжающих машин. Это был не сплошной шумовой фон, как днем, а лишь редкие звуки, перемежающиеся тишиной.

Тогда, два дня назад, я думала о Томе. Сейчас мои мысли, помимо воли, снова вернулись к нему. Сопротивляться было бессмысленно. Я вспомнила слова Смерти о том, что бесполезно рассуждать о том, «что было бы если бы…», и о том, что «если бы я вела себя иначе, этого бы не произошло», и о том, что я была одной Эрикой, когда встретила Тома, а сейчас стала совсем другой. Неужели я действительно изменилась?

Наивность уж точно осталась при мне. Я всегда думала о людях только хорошо, не раз обжигалась и испытывала разочарование. Дурные поступки по отношению ко мне, интриги и злые шутки расстраивали меня, но даже они не избавили от детской доверчивости, потому что от этого нельзя сделать прививку. Том был куда жестче. Детство, проведенное в Колумбии, наложило свой отпечаток, и он отлично разбирался в людях. Он и меня пытался этому научить, терпеливо объясняя, почему люди поступают так или иначе, и на многое открыл глаза. Но по отношению к нему самому я оставалась наивной, как младенец. Смотрела в рот и верила каждому слову. Без тени сомнений.

И все же мы с ним в какой-то степени повлияли друг на друга. Я — аккуратна почти до педантизма. Том же отличался небрежностью — у него были «другие приоритеты», как он утверждал. Он любил поболтать, я же с годами становилась все более молчаливой и погруженной в себя. Тому нравились хриплые, словно прокуренные голоса, мне — звонкие и мелодичные. Я ненавидела рождественские мелодии, у Тома они вызывали умиление. Как мы могли ужиться? А вот как: я сжимала зубы и помогала Тому подписывать рождественские открытки от нас двоих под звуки рождественских гимнов.

Мы слушали музыку, которая нравилась либо нам обоим, либо только Тому. Нет, он не возражал против того, чтобы я слушала мелодии, которые люблю, но стоило ему сказать: «Эта песня мне не нравится», как я переставала включать эту кассету. Теперь я поняла, что поступала так ради Тома. Это зашло так далеко, что я стала прислушиваться к его мнению. Интересно, что было бы, если бы я проигнорировала его слова и заставила слушать мои любимые песни снова и снова? Скорее всего, он бы всем своим видом выражал неудовольствие, и я долго не выдержала бы.

Несмотря на то, что я потакала вкусам Тома, все же не была марионеткой в его руках. Я о многом имела свое мнение и готова была его отстаивать. У нас с Томом случались жаркие дискуссии, особенно вначале, но, узнав взгляды друг друга, мы старались избегать спорных тем. Когда ты заранее знаешь каждый аргумент и контраргумент противника, нет смысла начинать ссору. Куда проще закрыть тему и приготовить кайпиринью со льдом.

Том иногда признавался, что хотел бы понять, что творится у меня в голове. Например, когда я неожиданно говорила: «Интересно, давно ли покрасили соседский дом?..». Или когда после оживленных политических дискуссий в прессе не узнавала на улице какого-нибудь лидера, хотя его фотографии печатали все газеты. Бабушка называла это «ворон считать». Теперь мне стало интересно, что происходило в голове у Тома. Я всегда думала, что знаю этого человека, но, очевидно, ошибалась. Возможно, у него в голове происходило куда больше, чем мне казалось. Или куда меньше. А может, там вообще была пустота.

Я сделала глоток чаю и подумала, что годы, проведенные с Томом, научили меня критически оценивать себя. Я стала более сдержанной и словно фильтровала мысли, прежде чем высказать их вслух. Вместе с тем Том всегда говорил, что гордится мною, что я умница, красавица и многого добилась. Я ни разу не усомнилась в его чувствах ко мне. Он откровенно восхищался мною, делал мне комплименты, иногда неожиданно дарил подарки — что-нибудь из одежды — и говорил, что когда увидел это, решил, что оно непременно мне подойдет. И его подарки всегда оказывались в моем вкусе, не слишком изменившемся с момента нашего знакомства.

А в отношении дизайна квартиры Том был гораздо опытнее меня, и я охотно доверилась ему. Так мне, по крайней мере, казалось. Во всяком случае, я не чувствовала с его стороны никакого давления, напротив, была благодарна за то, что наш дом выглядел прилично.