– Мне кажется маловероятным, чтобы женщина могла быть столь привязана к этой маленькой черной обезьяне, если только она не использует его.

Эмбер сжала зубы и подавила вспышку гнева. Они долго смотрели друг на друга. Наконец она повторила свою просьбу:

– Пожалуйста, отправьте его к Элмсбери!

Он слабо улыбнулся, довольный тем, что вынудил ее унизиться.

– Ну ладно, завтра же я отправлю его. – Его любезность была как пощечина.

Эмбер опустила глаза.

– Благодарю вас, сэр.

«Когда-нибудь, – подумала она, – я перережу тебе глотку, проклятый мерзавец».

Первого февраля Карл вернулся в Уайтхолл. Повсюду лежал снег, весело звонили церковные колокола, по ночам большие костры освещали черное зимнее небо, приветствуя возвращение короля домой. Однако ее величество и все придворные дамы остались в Хэмптон-Корте. Каслмейн недавно родила еще одного сына; у королевы снова случился выкидыш; герцог Йоркский не разговаривал с герцогиней, потому что думал – или делал вид, что думает, – будто та завела роман с красавцем Генри Сиднеем.

Рэдклифф присутствовал на королевских приемах, но Эмбер не могла пойти во дворец, пока не вернулись дамы. Лишь тогда ее смогут представить на балу или другом официальном рауте. Однако, нанеся однажды визит вежливости, Рэдклифф затем не часто бывал при дворе. Он не принадлежал к числу тех, кого король мог сделать своим наперсником, а вероисповедание не позволяло ему занимать какую-либо должность. Ко всему, Рэдклифф слишком долго держался вдали от королевского двора. Теперь тон задавало новое поколение, и это был не тот тон, который импонировал старому графу. Установился новый образ жизни, который Рэдклифф считал пустым, фривольным и бесцельным. По его мнению, большинство мужчин были негодяями или дураками, или и тем и другим вместе, а женщин он считал сворой пустоголовых шлюх. В ту же категорию он включал и свою собственную жену.

Для Эмбер время, казалось, текло медленнее, чем когда-либо. Она проводила много часов со Сьюзен, учила ее ходить, строить замки из кубиков, играла с ней, пела песенки, которые помнила с детства. Эмбер обожала свою дочь, но не могла же она строить всю свою жизнь вокруг девочки. Эмбер жаждала стать частью большого волнующего мира, за вход в который она заплатила и куда она могла войти теперь гордо, через парадный подъезд, а не проникать тайком, как преступница, с черного хода. Она была рада, что Рэдклифф не интересуется светской жизнью при дворе, ибо это давало ей возможность самой беспрепятственно насладиться этой жизнью.

Ничего в жизни она так сильно не хотела, как отвязаться от графа. Ей казалось, будто он насылал на нее проклятие, сглаз, ибо, даже когда она физически не видела его, она ощущала его злой гений повсюду. Постоянное одиночество и почти полное отсутствие душевных радостей превращали каждое их слово или поступок во что-то преувеличенно важное: ей приходилось обдумывать каждый шаг, каждый взгляд, каждое свое действие.

Однажды от скуки Эмбер осмелилась войти к нему в лабораторию: повернула ручку, дверь оказалась незапертой, и она тихо вошла, чтобы не беспокоить его. Большие горы книг и рукописей, недавно присланных ему из Лайм-парка, громоздились на полу. На полках стояли черепа, сотни флаконов и бутылочек, масляные лампы, колбы и пробирки самых различных форм и размеров – все принадлежности алхимика. Она знала, что Рэдклифф был занят «большим делом» – сложным и тяжелым процессом, занявшим уже семь лет труда, целью которого было открытие «философского камня», – работой, захватившей лучшие умы эпохи.

Когда Эмбер вошла, граф стоял перед столом спиной к ней и осторожно отмерял желтый порошок. Она ничего не сказала, но подошла ближе, с любопытством разглядывая предметы на полках и столах. Неожиданно он вздрогнул, флакончик выпал из его рук.

Эмбер отскочила назад, чтобы порошок не испачкал платье.

– О, извините.

– Что вы здесь делаете?

Эмбер вспыхнула:

– Я только зашла посмотреть! Что в этом плохого?

Он несколько успокоился, с лица сошло гневное выражение.

– Мадам, есть несколько мест, куда женщинам не следует заходить ни при каких обстоятельствах. Одно из них – лаборатория. Прошу вас не мешать мне больше. Я потратил слишком много лет и слишком много денег на этот проект, чтобы позволить женщине погубить его.

После алхимии вторым увлечением графа была библиотека, где он проводил по многу часов ежедневно. Большую часть жизни он занимался собиранием редких книг и рукописей, которые хранил в идеальном порядке, часто перелистывал с большой осторожностью, составляя подробные аннотации. Но он получал удовольствие не только от обладания книгой, ее внешнего вида и старой бумаги. Он читал эти книги. Среди томов были греческие пьесы, письма Цицерона, рассуждения Марка Аврелия, сочинения Плутарха и Данте, испанские пьесы, книги французских философов и ученых, все – на языке оригинала.

Он не запрещал Эмбер входить в библиотеку, но лишь после нескольких недель их брака она вошла в эту комнату. Ей было настолько тоскливо, что она решила прочитать книгу. Но Эмбер не знала, что граф здесь, и, когда увидела его за письменным столом у камина с пером в руке, она заколебалась на мгновение, потом подошла ближе. Рэдклифф поднял на Эмбер глаза и, к ее удивлению, вежливо поднялся и улыбнулся. – Прошу вас, мадам, входите. Не вижу причины, почему бы женщине не приходить в библиотеку, даже если вы не найдете здесь литературу по своему вкусу. Или, может быть, вы – чудо природы, ученая женщина?

Произнося последний вопрос, он иронически скривил губы. Как и большинство мужчин, независимо от их интеллектуальных способностей и знаний, он считал образование для женщин совершенно абсурдным и даже забавным. Эмбер не обратила внимания на его шпильки, это был не тот предмет, из-за которого стоило бы обижаться.

– Я подумала, не найду ли я здесь чего-нибудь, чтобы скоротать время. Нет ли у вас пьес, написанных по-английски?

– Несколько. Что вы предпочитаете – Бена Джонсона[11], Марло[12], Бомонта и Флетчера, Шекспира?

– Не имеет значения. Я все эти пьесы играла на сцене. – Она знала, что ему неприятно, когда она вспоминает о театре, поэтому говорила об этом часто, чтобы досадить графу. Пока что он отказывался проглотить наживку.

Но сейчас он посмотрел на Эмбер с явным недовольством.

– Мадам, я льстил себя надеждой, что ваша скромность помешает вам когда-либо упоминать столь позорный эпизод вашей жизни. Прошу вас никогда не говорить об этом при мне.