– Я хотела видеть в его невозмутимости надежность, в его пассивности – стабильность, в его безрассудстве – благоразумие. Желание любить – еще не любовь, и, когда желания недостаточно, не остается ничего, кроме заблуждений.

– Люди не прозрачны, – сказала Лаура, – и в этом, по-моему, наибольшая трудность. В том, что какой-нибудь милейший и распрекрасный человек может оказаться совершенно ненадежным, что преступник может быть по-дружески помогающим соседом. Нужно научиться принимать то, что люди такие, какие они есть, что их невозможно узнать до конца. Может быть, тогда жизнь станет легче, а разочарований меньше?

– По-моему, облегчение приносит та мысль, что твой умерший близкий был сложным человеком, – кивнула Роза. – Порой приятным, порой невыносимым, к тому же – разным для каждого, кто его знал. Что он существовал и прожил свою жизнь, поддерживая связь как с другими, так и с тобой. Был более сложным, более многогранным… А вот мой отец, как он поступает? Мой собственный отец с бо́льшим удовольствием допился бы до могилы, чем раскрыл рот и заговорил о чем-то существенном или сложном.

– Да, как-то легче от осознания того, что Онни был милым и надежным, но…

– Но, – присоединилась Роза и улыбнулась, – слишком много “но”.

– Однако иногда и для меня он был то, что надо, – сказала Лаура, – так я думала. Все эти качества, которые я хотела ему добавить. Сам-то он никогда не утверждал, что он – нечто иное, чем был всегда. Это я смотрела на него не так. Видеть все настолько искаженно было просто невозможно, даже слепому. Я была молодой, ну да, и похожей на слепого котенка.

– Хочешь еще глинтвейна? – предложила Лаура.

– Нет, спасибо, – ответила Роза. – Ненавижу глинтвейн.

– Я тоже, – сказала Лаура, – то-то и оно.

ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ ТОНКИЙ БЕЛЫЙ КОНВЕРТ из районного суда лег на коврик в прихожей. Роза отнесла на кухню пакеты с покупками, засунула продукты в холодильник и кладовку. Она подняла конверт и поддела его край пальцем, чтобы надорвать.

Районный суд подтверждал, со слов обратившегося, получение им такого-то числа заявления на развод, однако отмечал, что, согласно книгам регистрации, Роза никогда не вступала в брак. Вместо этого брак Онни-Илмари Уту с другим лицом после положенного времени на размышления был расторгнут.

За разъяснениями просим обращаться по тел.

Роза примостилась в уголок дивана, чтобы вздремнуть пару часов.

Видневшийся за окном мужчина умещался в промежутке между большим и указательным пальцами и выглядел полностью серым. “Он снова идет оттуда”, – вздохнула Роза. На какое-то время действительно возникло чувство близости, даже не близости, а всего лишь отражения человеческой тоски о другом человеке. Для нее было опасно даже привыкать к этому странному сосуществованию. На что мог бы сгодиться этот мужчина? Для разговоров? Ну нет! Для утешения? Хм. Для любви? Нет! Чтобы выслушал? Но даже этого недостаточно для того, чтобы держать рот на замке.

Роза задумалась не на шутку. Казалось, однако, что этот Онни наилучшим образом подходит для того, что он сам мог делать так же хорошо, если не лучше, чем дворник или же человек по найму. Поделиться с ним чем-то было невозможно. А люди хотят делиться? Мужчина быстро приближался к двери. Он делал правой ногой шаг немного длиннее, чем нужно, и, по-видимому, старался выправить походку, опираясь на левую ногу.

Что из того, что территория дома была реализацией вырезанных и скроенных в компьютере архитектора фрагментов? Все равно это был дом, и он мало-помалу начал выглядеть хорошим, новым, чистым. В нем для всего было свое место, кроме мужчины, у которого было время, чтобы найти самого себя и свое место.

Анемичная березовая мебель отечественного производства и бесцветность зимних полов расступились, давая дорогу краскам лета. Роза уже мысленно прошла наружу через отверстие в центре стены – необязательно в правильное место, но непременно прочь от неправильного.

ДОМА БЫЛО ТИХО, однако Онни как будто слышал отдаленный гул и какие-то звонки. У меня что, звенит в ушах? Его состояние было настолько странным, что должна была существовать причина подобной “неисправности”. Онни присел на кровать и дважды измерил давление. Оно было, как всегда, немного повышенное. Тогда он отыскал термометр, сунул его под мышку и пересел в кресло. Пахло свежей краской. Через несколько минут термометр запищал, и Онни, взглянув на него, убедился: жа́ра нет, хоть он и чувствует себя больным. Онни принял на всякий случай ибупрофен, таблетку от изжоги и поливитамины. По пути в ванную он по ошибке включил свет еще и в сауне и увидел белеющий в дверном проеме уголок наволочки. Онни поставил на пол весы и взгромоздился на них. Цифры на дисплее весов забегали, затем остановились. Сложности с ориентацией и нестабильное состояние стали действовать ему на нервы. “Завтра забронирую время для профилактики гигиены труда”, – подумал Онни. Он стал вытягивать наволочку, чтобы бросить ее в стирку, но она застряла, поскольку, как оказалось, была натянута на подушку, упавшую с застеленной полки на банкетку рядом. На крючке измерителя влажности висел светодиодный светильник. Онни задумался: “Неужели женщина спала здесь? Почему?” К двери ванной комнаты малярным скотчем была прикреплена записка:

Онни отпрянул и, сделав шаг назад, огляделся: я не боюсь смерти! Затем он присел на корточки и заглянул под ванную и за унитаз. Очевидно, информация не соответствовала действительности. Комната отдыха в сауне выглядела как мирный и гостеприимный грот, в воздухе которого стоял тонкий запах сушеных веников. Онни взобрался на верхнюю полку и довольно комфортно устроился на матрасе. Он повесил компас на гвоздь и растянулся во всю длину, подложив под шею легкое и теплое одеяло. Женщина что-то говорила о сюрпризе. Онни не знал, о чем шла речь, но, видимо, это было некое развлечение или, может быть, путешествие. “Какой был день?” Онни старался не думать о смерти, о ее приближении. “Надеюсь, что понедельник”.

МАГАЗИННЫЕ ТЕЛЕЖКИ ТОСКЛИВО тянулись справа. Упи ехал с нагруженной до краев тележкой и надеялся, что, во всяком случае, ни Златовласка, ни Спящая красавица, и никакая другая из его клиенток не окажется сейчас в этом самом месте и не застукает его утром в пятницу с покупками, состоявшими, строго говоря, из одних напитков.

Упи не единожды приходило в голову предложить клиентке продолжить знакомство в свободное время, однако его жесткий морально-профессиональный кодекс пресекал это даже в том случае, когда было очевидно, что женщина сама активно интересуется Упи. Он осознавал, что его клиентки зачастую находились в уязвимом периоде своей жизни и не жаждали еще более осложнить ситуацию. Находясь в соответствующих жизненных обстоятельствах, женщины могли направить свои желания на первого встречного, а Упи подобная роль не привлекала. Он не хотел использовать эти ситуации для удовлетворения своих эгоистичных желаний, хотя атмосфера порой была просто пропитана определенной “химией”. Чтобы посетительница удалилась, Упи выходил в заднюю комнату. Тогда ему приходило на ум, что его принципы, возможно, уж слишком несгибаемые. За годы своего одиночества он все больше привыкал проводить время за бутылкой, предпочитая ее чьему-либо обществу, и стал уже пугаться печального вида картины своего жизненного пути, если и не летящего вниз по спирали, то катящегося под уклон.