– Ну, привет. Как сам? – спросил архитектор.

– Да так же. Ты-то как? – ответил Онни.

– Ничего особенного. Пытаемся состряпать к пятнице конкурсное предложение.

Рутинный обмен репликами между Онни и архитектором так бы и длился в том же духе, если бы Онни поинтересовался, о каком именно конкурсе идет речь и какие идеи будут представлены рабочей группой. За этим последовал бы замысловатый, но довольно скудный по содержанию разговор о целесообразности осуществления проектов, технических вызовах, стилистической чистоте…

Но на этот раз Онни нарушил привычное обсуждение сообщением:

– У меня к тебе есть, так сказать, вопрос по делу.

– М-мм? – Архитектор не мог представить, что бы это могло быть. Кроме того, у него на губах уже вертелся ответ на гипотетический вопрос о конкурсе – ответ, который составлял органичную пару с вопросом. Или наоборот. Потому-то Онни и пришлось сломать модель привычного хода беседы. И сложность была не в том, что его дело совершенно не касалось работы, о чем архитектор пока не знал, а в неуклюжей попытке Онни подобраться, придерживаясь наезженной колеи, к некоей сложной абстракции.

– Ну э-э, в общем, это дело не то чтобы особенно связано с работой, но это касается твоей компетенции и опыта в подобных делах… Я насчет помещений, двух– и трехмерного пространства, – промямлил Онни.

– Ну, валяй, – не проявляя особого любопытства, ответил архитектор.

– Как ты думаешь: может ли быть в квартире какой-то проектный или же строительный дефект, из-за которого все оказывается совсем в другом месте? – спросил Онни.

Вопрос прозвучал так расплывчато и по-детски, что могло показаться, что он намеренно задан столь обобщенно и неопределенно. Онни инстинктивно почувствовал потуги друга его понять и попытался кое-что уточнить:

– Скажем, к примеру, сегодня возвращаешься ты с работы к себе домой и чувствуешь, что что-то не так. – Онни весь напрягся, чтобы успеть на одном дыхании описать столь незначительный факт пережитого. – Как если бы все пространство в квартире перевернуто. Предположим, произошло землетрясение, но такое безвредное: немного тряхануло – и только. А после кофейная кружка оказывается на пару сантиметров левее, настенные часы сдвинуты таким образом, что цифра “шесть” больше не стоит перпендикулярно. Ты не в состоянии доказать, что подобное произошло, что в часах до этого не было перекоса или что кружка с кофе не была передвинута по какой-то другой причине, но ты почему-то знаешь и чувствуешь, что перемены произошли и что все вдруг стало немного иначе.

Казалось, у Онни перехватило дыхание от такого длинного вступления.

– Это можно объяснить неким архитектурным феноменом, наверное, перспективой и прочим. Или… как ты думаешь? – спросил он.

– В сортире было бы все перевернуто… – подумал вслух архитектор, старательно стремясь понять услышанное.

– В квартире, не в сортире. А почему бы и не в сортире? В квартире, в сортире – одно и то же, – ответил Онни. – Ну, в доме.

Архитектор ценил своего друга как сдержанного, организованного и разумного человека. Весь этот странный лепет был для него внове. Для цепи заключений это было уже чересчур. Что пытался сказать ему Онни?

– Ты имеешь в виду, что стены рушатся? – Архитектор сам испугался своего прямого вопроса, но Онни был настолько погружен в собственный философский анализ, что даже не заметил намека архитектора на то, что он находится на грани нервного срыва. Онни и так слишком перенапрягся.

– Пошатываются. Вроде того. И потом, если в комнату, в ту же самую гостиную, входит член семьи или, скажем так, спутница жизни, то и она такая же расшатанная, как комната.

– Ну, я имел в виду, углы-то, они всегда прямые, – сказал архитектор, хватаясь хоть за какой-то аргумент в этом шатком диалоге.

– На самом деле, – обрадовался Онни. – Конечно же!

– Возможно, тебе не хватает свободы движений. В принципе, – добавил архитектор.

– В принципе да, – повторил Онни.

Он почувствовал себя лучше. Прямые углы. Разговор был закончен.

“Полегчало”, – подумал Онни. Был ли тому причиной телефонный разговор?

Он посмотрел вниз на свои ноги, облаченные в прямого кроя брюки, на которых были заглажены прямые стрелки точно по центру колен. Стрелка тоже была своего рода углом, если думать о ней как о поперечном сечении. Острым углом.

ПРИНЕСТИ ЕЛЬ ИЗ ЛЕСА – дело для мужчины. А Онни сейчас был мужчиной: проводником, Крокодилом Данди или актером Пирккой-Пеккой, который просочился на радио в “Вечер на природе”, как поток воды – в русло. Ноги Онни чувствовали себя в безопасности в шерстяных носках и ботинках “Гортекс”. Подходящих по размеру елей в лесу было меньше, чем он предполагал, и большинство из них выглядело как минимум лет на восемьдесят. Деревья многие годы стояли нетронутыми и, казалось, не замечали ничего вокруг.

Онни задрал голову: повсюду виднелись горделивые шишки и заснеженные верхушки. Потом Онни на глаз ударил топором по стволу в середине гудящего величественного дерева, упиравшегося корнями в склон горы. Его в любом случае могла бы сломать буря. Дерево вызывало у Онни священный трепет, и первый удар топора оказался немного робким. Бок дерева покрывал длинный мох, похожий на бороду гнома. Онни припомнился эпизод из другой жизни – жизни подростка, – длившийся один вечер: его остановившееся сердцебиение на углу Национального музея с баллончиком краски в руке – чувство было тем же самым. Творческой целью их компании было написать FUCK на заднице статуи медведя Викстрёма, и кто-то тотчас же сунул баллончик в руку Онни. Он не хотел ничего писать, однако не писать и быть не таким, как другие, – тоже не хотел; он колебался в своем выборе и пребывал в нерешительности, пока ситуация не изменилась, кто-то выхватил у него баллончик, поспешно напшикал слово внизу постамента, и вся команда испарилась.

– Прости, – сказал Онни ели. – Без обид.

Час спустя в стволе образовалась лишь жалкая маленькая выемка, и Онни почувствовал себя беспомощным. Рубка была трудной работой, и с каждым ударом его преступление казалось все более тяжким. Дереву следовало быть более мягким. А что, если на дереве – птичье гнездо или же куница? По крайней мере насекомых на таком большом дереве должны быть тысячи. Когда день стал уже клониться к закату, Онни запрятал подальше свою гордость и направился за подмогой к ближайшей ферме. Ее хозяйка бросила на Онни косой взгляд, сунула ноги в сапоги, натянула ватник и взяла под мышку бензопилу. Чего ради зря рот-то открывать?

– Присмотри за кастрюлей для ребенка! – крикнула она кому-то сидящему в кресле-качалке.

– Ну, так эта или?.. – спросила хозяйка, став у корней ели.

– Эта, – подтвердил Онни, стараясь, чтобы его голос звучал уверенно, будто он ходит в лес за елками чуть ли не каждый день. Она сомневается в моей компетентности.

Хозяйка приступила к делу.