Колышев уверенно, как в свою собственную, вошел в комнату и, не здороваясь, подсел к столу. По-хозяйски навалил себе на тарелку салата, подцепил на вилку отбивную, наполнил рюмку до краев, так, что даже на стол потекло, но глаза за линзами бегали, как два маленьких лживых зверька, выдавая майора с головой. Майор боялся и правильно делал: с гипнозом или без, но хозяином здесь был Волк, и Колышев прекрасно понимал разницу между умопостроениями полковника Лесных и грубой тканью действительности.

Быстрым и точным движением выплеснув водку в широко открытый рот, майор похрустел квашеной капустой, отведал салата и, разделывая отбивную, невнятно проговорил с набитым ртом:

– Хорошая у тебя жратва. Доходы укрываешь?

– Не без этого, – откидываясь на спинку стула и ковыряясь в зубах извлеченной из серебряного футлярчика зубочисткой, ответил Волков.

– Так поделился бы, что ли, – сказал майор.

Волков вытащил из вазочки салфетку и ленивым жестом перебросил ее Колышеву.

– На, – сказал он. – Оторви, сколько тебе надо. Колышев повертел салфетку в руках, развернул и аккуратно оторвал уголок.

– Вот, – сказал он, демонстрируя оторванный уголок Волкову. – Столько мне хватит. Пока.

– Замазано, – сказал Волков. – Ты за этим приехал?

– Нет, – ответил Колышев, подливая себе водки, – в общем-то, не за этим. Меня шеф прислал.

– Лесных?

– Размечтался… Шеф у меня, между прочим, Малахов.

– О! – воскликнул Волков. – И что же нужно господину полковнику?

– Господину, гм, полковнику нужен обвиняемый по делу о взрыве на Тверской, – мстительно ответил Колышев. – И я отсюда без обвиняемого не уеду.

– Ну да, – брюзгливо отозвался Волков. – А трахать я кого буду, тебя, что ли?

– Уволь, – покачал головой майор. – И вообще, я не знал, что ты голубой.

– Сам ты голубой, – оскорбился Волков. – Обвиняемый твой – такая баба, что тебе и не снилось.

Хочешь, познакомлю?

– Потом как-нибудь, – отказался Колышев, но глаза его за стеклами очков слегка замаслились: командировка оборачивалась неожиданно приятной стороной, раньше Волков таких предложений не делал. Видимо, статус человека, ведущего расследование, все же чего-то стоил. – Давай-ка сначала поговорим о деле.

– О деле так о деле, – покладисто согласился Волков, закуривая сигарету с марихуаной.

И они стали говорить о деле.

Глеб проснулся на закате.

Вечернее солнце медно-красным потоком вливалось прямо в пыльное подслеповатое окошко его каморки, придавая ее убогой обстановке какой-то благородный, совершенно нездешний вид. Даже роившаяся в косых солнечных лучах пыль казалась сейчас похожей на мелкий золотой песок, мелкий настолько, что он даже не падал, продолжая танцевать в потоках красноватого света.

Слепой на глаз прикинул время. Должно быть, было что-то около восьми. Протянув руку, он взял с тумбочки сигареты и закурил, наблюдая за причудливыми извивами дыма в солнечном луче. Это было очень красиво, но Глеб ощущал в этой красоте какую-то не правильность, даже недозволенность, и дело было не только и не столько в грозившем каждому курильщику раке легких, сколько в чем-то другом, гораздо более насущном, что долгое время являлось частью его натуры. Он расслабился и стал нарочно думать о другом – о том, когда же наконец ему выдадут зарплату, о симпатичной библиотекарше из читального зала, и воспоминание, послушно клюнув на эту незатейливую удочку, пришло само.

У него было такое правило – никогда не курить во время выполнения задания, что бы ни подразумевалось под словом «задание». Некоторое время он пытался при помощи различных уловок заставить свою капризную память выдать хоть что-нибудь еще, но та уперлась и не желала делиться информацией.

– Ну и черт с тобой, – сказал ей Глеб, стряхивая пепел с кончика сигареты прямо на девственно чистый пол, который самолично выдраил до блеска перед тем, как улечься спать.

Спал он теперь днем, потому что по ночам в сонном поселке происходили интересные вещи. Его теперешнее состояние настороженного внимания ко всему на свете и ежесекундной готовности к быстрым и решительным действиям не было для него новым: это обычное рабочее состояние агента по кличке Слепой во время выполнения очередного задания. Инстинктивно он ощущал привычность и странную, необъяснимую правильность такого состояния и почти прекратил попытки насильственно вторгнуться во временно закрытые для посещения области своего мозга: память возвращалась, теперь это было очевидно, и Слепой больше не старался ускорить этот процесс.

Он провел уже три ночи в неусыпном бдении. Имелись в виду, конечно же, ночи, свободные от дежурств. Слепому было очень интересно узнать, на что еще способен его закадычный друг-приятель Аркадий. Почему-то ему казалось, что дело не кончится похоронами московского журналиста в недрах угольной кучи. Впрочем, пока все было тихо: Аркадий исправно заступал на дежурства и так же исправно сдавал их Слепому. По ночам он, в отличие от своего сменщика, спокойно спал и, наверное, видел какие-нибудь сны, хотя внешне это никак не проявлялось, – Глеб проверял, заглядывая в окошко котельной.

Зазывать Слепого на собрание он тоже перестал, и это было одной из причин, по которой Глеб продолжал нести свои казавшиеся абсолютно бесцельными ночные вахты. Аркадий был по-прежнему ровно дружелюбен, весел и разговорчив, но в той тщательности, с которой он теперь обходил нескончаемые раньше разговоры о делах секты, Слепому чудилась скрытая угроза: что-то переменилось в их отношениях, и переменилось радикально. В какой-то момент Глеб решил, что обгоревший клочок журналистской карточки был подброшен в поддувало специально, для проверки, но это предположение уже не лезло ни в какие ворота.

С другой стороны, он был на сто процентов уверен, что ничем себя не выдал, и от этого перемены в поведении Аркадия выглядели еще более зловещими. Похоже, сменщик стал чем-то сильно мешать бородачу.

Глеб решил, что сегодняшняя ночь будет последней, проведенной им в бессонном бдении. В конце концов, сколько можно валять дурака, выслеживая Аркадия, который, принимая во внимание недавно совершенное им убийство, по простейшей логике вещей должен был стараться быть тише воды, ниже травы? Кроме того, вокруг больницы был целый поселок – почти гектар густо застроенной жилыми домами и различными общественными зданиями земли, на территории которого могли твориться и, скорее всего, творились интереснейшие вещи, особенно по ночам, в то время как Слепой сиднем сидел в кустах сирени, слушая доносившийся из котельной мощный храп своего сменщика.

Решение прекратить слежку за бородачом далось Глебу нелегко. Интуитивно он чувствовал, что больничная котельная является или вот-вот должна сделаться одним из важнейших узлов, в котором, как в центре паучьей сети, сойдутся тонкие нити причин и следствий происходящих в поселке не вполне ординарных событий.