Гена выглядел как обычно, в свойственной ему брутально-маргинальной манере – потертые джинсы, расхристанная рубашка, позволяющая видеть его смуглую, заросшую черными волосами грудь, патлы до плеч, сизая щетина. И все же, несмотря ни на что, он был дьявольски хорош.

– И до свидания! – Как всегда, Надя в его присутствии ощутила страх. Она сделала вид, что ей некогда.

– А поговорить? – схватил ее за локоть Гена.

– Колесов, мне некогда…

От него пахло как-то странно – мужским, тяжелым, рабочим запахом. Дезодоранты и одеколоны Колесов презирал, но в его естественном пролетарском амбре было нечто завораживающее, пугающее и притягательное.

Надя неожиданно вспомнила – как давным-давно, тысячу лет назад, они с Геной сидели в Райкином дворе на качелях и он пытался ее поцеловать. Он только что вернулся из армии, щеголял в голубом берете и пятнистой куртке. «Отстань, Колесов! – сердито сказала Надя. – Люди увидят!» На самом деле на людей, как таковых, ей было тогда наплевать, она переживала только из-за того, что в любой момент могла появиться Райка. А Райка была безумно и безответно влюблена в Колесова – только о нем она твердила всем вокруг. «А ты недотрога, Надюшка! – захохотал Колесов. – Люблю недотрог…» – «Убери руки!» – отчаянно отбивалась она. «Бесчувственное ты существо! – смеялся юный Колесов. – Я ж тебе в любви признаюсь, а ты меня по мордасам колотишь…» Был бы полный кошмар, если бы Надя ответила на его ухаживания. Уж лучше умереть, чем быть женой Колесова. Бедная Райка…

– Не ври, – усмехнулся он.

– Иди к черту! – сердито закричала она, вырываясь.

Гена отпустил ее и усмехнулся, сделав шаг назад.

– Боишься? – презрительно спросил он. – Дурочка… Я ж тебе ничего плохого не сделаю. Ты не меня бойся, ты себя бойся…

– Колесов, я не понимаю, о чем ты! – сердито сказала Надя.

– Загубила ты мою жизнь, Надька, – как-то театрально вздохнул Гена. – Как есть загубила…

– Чего ты добиваешься, а?

Колесов опять потянул к ней свои руки, но Надя ловко увернулась и стукнула его карнизом по голове.

– Больно же! – обиделся Гена, схватившись за лоб, и в это время из дверей выскочила Рая. Бледная и дрожащая – как тогда, тысячу лет назад, когда увидела Гену и Надю на качелях в своем дворе целующимися. «И вовсе я его не целовала, – сказала Надя Рае потом. – Это он пытался, а я его отталкивала!»

– Что происходит? – тихо спросила Рая – тоже, как тогда.

– Ничего, – быстро ответила Надя. И тут она вспомнила о камере, висевшей над входом. Оглянулась – ну да, точно, камера была нацелена прямо на них. Неужели Рая все видела? Хотя, по здравом размышлении, упрекнуть Надю было не в чем…

– Рая-Рая, ну почему ты не чужая… – противным голосом запел Гена и шагнул к двери. – Ладно, Райка, я тебя в подсобке обожду, а ты с Надькой пока можешь поболтать…

– Рая, и нечего на меня так смотреть! – строго сказала Надя, когда они остались вдвоем. – Я тут ни при чем, это все Колесов. И вообще, ты же знаешь, я не способна на предательство.

Глаза Раи были темные, круглые. И что пряталось в них, в этих колодцах без дна, не угадать.

– Ну да… – сказала она. – Ну да, как я могла забыть…

* * *

Лето кончалось – безнадежно и неумолимо.

Это было видно по всему – по желтой листве, уже постепенно начавшей опадать, по солнцу, которое хоть и светило все так же ярко, но теперь торопилось пораньше закатиться за дома, по толпам людей, вернувшимся из отпусков. И ветер дул как-то по-другому, заставляя городских модниц метаться в поисках сезонных распродаж. И даже в метро, под землей, где не было ни солнца, ни ветра, где вечно царила суета, все равно – и там отчетливо ощущалось дыхание близкой осени, облицовочный мрамор сиял сумрачно и торжественно, отражая свет золотых канделябров.

Надя стояла у одной из колонн. Она оделась как можно более скромно, словно не давая повода упрекнуть себя в кокетстве – никому, в том числе и себе самой. Темно-коричневая длинная юбка, темная строгая шерстяная кофточка. Из излишеств были разве что ее новые бусы, с которыми она теперь почти не расставалась. Но все равно она выделялась из толпы – мужчины чуть замедляли шаг, проходя мимо нее, скользили по ней взглядами и бессознательно ждали, когда она взглядом ответит им. Надя старательно отворачивалась.

Она была влюблена. Любовь, словно облако, окутывала ее всю, проявляясь в сиянии глаз, в свежем румянце, в дрожании ресниц, которые отбрасывали стрельчатые тени на скулы, в завитках волос на висках, в нетерпеливых поворотах головы, в белизне и гладкости кожи, в биении голубой тонкой жилки, пересекавшейся чуть ниже ключицы с ниткой бус…

Леона она опять просмотрела.

– Надя… – тихо сказал он, приблизившись к ней.

– Ой, это ты! – Бессознательно она потянула к нему руки, но потом опомнилась, спрятала их за спиной.

Он был неловкий, нескладный, высокий – и такой милый. И тоже такой нестерпимо влюбленный, что они, оказавшись рядом, моментально составили удивительно гармоничную пару – теперь на них глазело все метро.

Но Леон угрызениями совести не страдал.

Он обнял Надю, прижал ее к себе, поцеловал в макушку и даже застонал едва слышно – он не мог сдерживать свои чувства. Прижавшись щекой к его груди, Надя услышала биение его сердца – стремительное и ровное, словно барабанная дробь перед сражением.

– Мы не должны… – начала она.

– Я так скучал… – начал он.

– Нет, не здесь! – перебила она. – У меня такое чувство, будто на нас все смотрят.

– Тебе кажется… – засмеялся он и быстро прикоснулся губами к ее шее. – Ладно, идем отсюда.

Они вышли в город и тут же свернули с шумной Пятницкой, словно стремились затеряться в узких улочках Замоскворечья.

– Ты хотела рассказать мне что-то, – напомнил Леон, обняв ее за плечи. – Помнишь – о фотографе…

– Да, точно! Леон, похоже, не один ты увидел меня в образе Данаи… Один фотограф – Артур его зовут – в точности воссоздал детали картины и снял меня, как эту самую Данаю. То есть я сама подсказала ему сюжет, но Артур неожиданно согласился с моим замыслом. Я, конечно, не слишком похожа на ту женщину, которую изобразил Рембрандт, но Артур сказал, что дело не во внешнем, а во внутреннем сходстве… Знаешь, это сейчас очень популярно – есть такое направление в фотоискусстве, когда людей, в основном, конечно, известных, стилизуют под старинных персонажей…

– Он снял тебя обнаженной? – вдруг насупился Леон. – Свинья! Только я имею право…

– Леон, пожалуйста, между нами ничего не было… Я тебе потому все это рассказываю, что меня поразило странное совпадение, что и ты, и он…

– Ну да, между нами тоже ничего не было! – с тоской произнес Леон. – И я места себе не нахожу, потому что перед моими глазами тоже эта картина – ты обнаженная, и я уже прикоснулся к тебе, и душу готов отдать, чтобы повторить то мгновение, и продолжить его… но ты вдруг пропадаешь. Просто наваждение!