И уснул – резко, будто потерял сознание.

* * *

– Это хорошо, что ты сопротивляешься. Сопротивление – это шанс, – очнулся он через полчаса, когда Галя уже заварила чай в старом щербатом чайничке и сидела, расслабившись, в продавленном кресле из семидесятых. – А от меня беги. Мне нечего тебе дать. Я весь высох. Пожух. Сыплюсь. Держался, пока жена была рядом. Она долго верила, лет двенадцать от меня чего-то ждала. Я чувствовал, что она ждет, напряженно, трепетно, как олениха в лесу, прислушивается, дрожит от страха, прядет ушами. А потом как с цепи сорвалась. Все, говорит, домой. Там хоть родные, а тут только ты, и то – давно стал чужим.Забрала детей и улетела. А через пару месяцев стала присылать деньги. Молча, без предупреждений и записок. Думал, она дачу продала, мы ее купили на гонорары от моих картин. А потом узнаю от знакомых, что она организует выставки в Центральном доме художника, ездит в Италию, во Францию. Отвозит что-то галеристам, что-то привозит домой. Раскрутилась, детей в хорошую школу отдала. Я за нее рад. Но самое интересное, что она не предложила взять мои картины в Москву. Я было решил отказаться от ее помощи, гордость взыграла, но тогда мне придется и самому вернуться в Россию, а на это у меня еще большая гордость нашлась. Вернуться из эмиграции можно только победителем. А не нищим и состарившимся.

– Но она же смогла.

– У женщин нет гордости. Вас дети оправдывают за все, на всю оставшуюся жизнь. Как война оправдывает за все ветеранов.Мужчине нечем крыть.

– А как же независимость мужская? Когда плевать, что думают другие?

– Это не независимость. Это поза. И позу эту можно принимать, только когда у тебя козыри на руках. Блефуй, как тебе захочется. А когда нечем крыть, блеф усугубляет положение. Так что я молча терплю подачки от своей жены. И в благодарность за это изменяю ей.

– Но…

– И так держусь уже лет пять! – настаивал Маркин. – Может, она и ждала, что я не выдержу, прилечу, будем жить, как раньше, весело и легкомысленно. А я потому не еду, что боюсь ей в глаза смотреть. Опять начнет ждать, по ночам на плече вздрагивать, я сопьюсь. А так она, может, найдет кого-то поперспективнее. Да может, и нашла уже. Она с детства мечтала быть женой художника, музой. Бывают женщины-матери, женщины-стервы, бизнес-леди бывают. А есть музы. Такие, с воображением и рассеянным вниманием. Пока не встретят своего художника, или там писателя, или даже дворника. Придумают ему историю успеха и начнут обращаться с ним так, будто он – нобелевский лауреат. Смотрят на своего мужчину как на бога ошалевшими от счастья глазами. Сумасшедшие. И моя была сумасшедшая. Это я теперь понимаю. А тогда мне это нравилось. В самом начале раздражало. А потом я и сам поверил. Почему нет?

– Может, она была права?

– Гений – это переизбыток таланта. В молодости его легко перепутать с переизбытком сил и сексуальной энергии.Гений обнаруживается, когда человек лишается всего – здоровья, имущества, любви, признания. Если он и тогда продолжает творить и жить. «Пока творю, живу!» – то это и есть гений. А когда тебя не покупают, ты перестаешь писать и спиваешься, то это – не талант, а крах юношеских мечтаний о легком счастье и колоссальном признании.

– И что теперь? Что дальше?

– Буду продолжать мечтать и спиваться. Потому что это максимум, на который я способен. А мужчина всегда стремится к экстремуму.

– Ты так погибнешь. Неужели в Америке нет работы для хорошего мастера?

– Есть. Но меня не возьмут.

– Почему?

– Я не говорю по-английски. Чтобы устроиться на работу, мне нужно что-то говорить. А я не могу. Да и не хочу. Чем с утра до вечера делать то, от чего тебя воротит, лучше уж одному усыхать.

Алексей вздохнул, влил в себя остатки виски и тоскливо посмотрел на Галю:

– Тебе это все не нужно знать. У тебя другая история. Другие виды на жизнь и на жительство. Но меня не забывай, приходи за советом. Я, как монах-отшельник, живу скромно, вдали от цивилизации. Много времени, чтобы думать и медитировать. У остальных сплошной экшен, движуха. Живут как на автопилоте, пока в скалу не врежутся.

Маркин говорил то, о чем думал давно. Галя поняла: это был уже мертвый человек, навеки погрузившийся в свои воспоминания.Не было у него ни планов, ни желаний, ни обид. Влюбить его в себя было невозможно. Он пережил эмоции, достаточно сильные, чтобы потерять чувствительность и интерес к более спокойным человеческим проявлениям. Как контуженный после беспорядочных военных действий, живой памятник по лучшим своим годам. Слезы затуманили ее взор. Жаль стало себя.Если вот так вот придется доживать?

– Я пойду. Не надо меня провожать. Возьму такси. Ложись, поспи. Увидимся! – добавила она для верности, чтобы отстал. А сама надеялась, что больше его не увидит.

Бежать. Просто бежать. Тут уже ничего не поделаешь.

Первый блин, то есть первый американский жених, – комом.

* * *

В гостинице, подключившись к Wi-Fi, она написала Полине:

«Поля-Полечка, привет. Мой художник из Питера оказался нищим сумасшедшим из Москвы. Он не очень много присочинил, но упустил главное – живет на содержании у бывшей жены, ничего уже давно не пишет и хотел бы вернуться, да стесняется. Как все сумасшедшие, говорит интересные вещи, например о женщинах-музах, тоже сумасшедших, которые верят в гений своего избранника вопреки фактам и здравому смыслу. Любовь, по его версии, это общий бред, разделенный на двоих, которые в нем заинтересованы.Из такого бреда трудно выйти, потому что он включает в себя все – чувства, мысли, фантазии. Это болото, топь, в которой можно только висеть мертвяком. Вот он и висит. Жена его тоже в бреду, если, воспитывая сама двоих детей в Москве, посылает ему деньги в Америку. Наверное, она на что-то надеется, не понимает, в каком он состоянии. Ей необходимо разобраться в себе и начать, наконец, собственную жизнь. Без комплекса вины. Думаю, лучше ей потратить деньги на хорошего психолога, чем на безнадежного мужа. Я ее найду по Сети и дам твой телефон, пусть сама решает. Не отказывайся. Ты умница, и ей мозг вправишь, и денежку заработаешь».

Та ответила:

«Я знала, Галя, что поиски хорошей жизни за океаном – это проклятие всего женского рода.Художники вообще не вариант для семейной жизни. Как бы мы ни восторгались талантом мужчины, его духовностью, даже я, идеалистка, понимаю, что несчастье – состояние, как ржавчина, съедающее все: мозг, сердце, глаза. Человек без надежды не сможет творить. Я боюсь несчастных людей. Вокруг меня их достаточно. Отец, мать, да и я сама. Береги себя. Правильно, что сбежала. Он найдет кого-нибудь еще, не пропадет».

Галя:

«Непризнанный гений – это же подарок для многострадальной русской женщины,у которой все тогда срастается: она полюбила гения, его не признали. Общее горе заменяет любовь. Я бы так не смогла. Я готова счастьем поделиться, а горе – исключение из правил, не про меня».