– К сожалению, гораздо меньше, чем вы. Воспитание не то.

Митчелл так тонко намекнул моему отцу, что из них двоих скорее мой отец ведет себя как уличная шпана, что я невольно усмехнулась.

– Убирайся из моего дома, пока я не вызвал полицию, шваль! – побагровел отец. – Тебе вообще стоит помалкивать. Нет ничего, чем тебе в данной ситуации стоит гордиться. Конечно, может у тебя в штанах то самое богатство, ради которого моя дочь бросает лучшего юриста страны, но, поверь, это богатство ее не долго радовать будет. Надоест рано или поздно, и вот тогда она выкинет тебя из жизни, как выкинула Дерека. Ты расплатишься за все, что натворил, той же монетой!

– Бернард, прекрати! – выпалила моя мать так громко, что дрогнули стены.

Все это время она молча стояла у окна, переводя глаза с меня, на отца, на Митчелла и обратно. Но теперь выскочила в центр комнаты и встала между мной и отцом, с лицом, перекошенным от ярости. Обычно она никогда не спорила с отцом, а тут бросилась на мою защиту как львица.

– Не смей поносить так собственную дочь! – воскликнула она. – И ты знать не знаешь, что произошло той ночью между ней и Дереком!

– Как будто ты знаешь? – ответил отец, раздосадованный ее отповедью.

– Конечно знаю. Ведь она сама рассказала. И если бы ты не был бессовестным эгоистом, то поверил бы тоже! Потому что глаза у нее в ту ночь были – как будто сам черт таскал ее в пекло!

Мама развернулась ко мне и сказала:

– Не слушай отца. Не ему жить с теми, кого он тебе сватает. Не ему ложиться с ними в постель. Не ему терпеть чужие выходки. Тебе жить, тебе ложиться и тебе терпеть. А значит ты будешь выбирать. А теперь ступай. Возьми то, что можешь взять, а остальное я отправлю тебе службой доставки. Вот ключи от твоей машины.

Отец сплюнул на пол и ушел из гостиной. Я бросилась к маме на шею, обнимая ее так сильно, что наверно даже сделала больно.

– Ну-ну, все будет хорошо, – прошептала она. – В остальном ты в порядке? Тебе хорошо у друзей?

Я закивала, хватая воздух ртом и не в состоянии ответить словами.

– Хорошо. Это хорошо. Это самое главное и… – моя мать перевела взгляд на Митчелла и закончила, обращаясь к нему: – Я не знаю, что у вас за отношения, но Ванесса – самое дорогое, что у меня есть. Я на руках ее носила. Я утирала ей слезы. Я учила ее говорить. Если с ней что-то случится. Если с ее головы хоть волос упадет…

– Если с ней что-то и случится, то отныне только хорошее, мэм, – ответил Митчелл. – Вы можете быть спокойны.

* * *

Покидая родительский дом, я едва не плакала. Митчеллу даже пришлось пересесть за руль, пока я не приду в себя. Он молчал, мрачно глядя перед собой, рассеянно гладил мое плечо и словно всю дорогу обдумывал чей-то план убийства. Я еще никогда не видела его таким погруженным в себя.

– Что произошло той ночью, когда ты ушла от своего парня? – наконец спросил он, поворачивая ко мне мрачное лицо. – Он не просто ударил тебя, так?

Я втянула в себя воздух, лицо вдруг стало горячим, как будто было обожжено.

– Все это время я думал, что он бил тебя, но… Боже, мне даже в голову не пришло, что все могло быть настолько хуже. Несса, поговори со мной. Ты можешь рассказать мне все. Твой отец обмолвился, что…

– Я не могу, Митчелл! Просто не могу об этом говорить!

– Если Дерек насиловал тебя, то ты должна обратиться в полицию. Это серьезно, это…

– Вот поэтому я и не говорила тебе, – оборвала его я. – Потому что не хотела, чтобы меня подталкивали к тому, что бессмысленно. В моей ситуации все бессмысленно, Митчелл. Дерек на короткой ноге с такими людьми, что не сядет, даже если прикончит кого-то! И он опытный адвокат, который уже много лет защищает всякий сброд, включая насильников. Уж не знаю, почему он это делает – то ли потому, что эти клиенты платят больше всех, то ли потому, что он чувствует с этими ублюдками астральную связь. Но он выйдет сухим из воды, а я… Митчелл, я не готова морально к тому, чтобы кучка присяжных с умным лицом решала, не слишком ли кружевным было мое белье и не напрашивалась ли я на это сама. Даже мой собственный отец не поверил мне, Митчелл! Спросил, что на мне было надето и не повышала ли я на него голос. Сказал, что изнасиловать может незнакомец на улице, а человек, с которым я в отношениях, с которым живу сама по доброй воле, – нет!

Я зажала рукой рот и согнулась пополам, ткнувшись лбом в колени. Митчелл остановил машину на обочине и помог мне выйти. Обнял и… вдруг, словно больше не знал, как еще меня успокоить, принялся целовать мое лицо: лоб, глаза, щеки. Его губы нашли мои и он прижался к ним так горячо, как будто этот поцелуй мог все исправить и всему вернуть порядок. А я, будучи слишком расстроенной, чтобы думать о последствиях, принялась целовать его.

– Поплачь, – шептал он. – Боль уйдет, вот увидишь.

Вкус его губ, аромат одеколона, ласковые поцелуи вернули меня к жизни. А все, что произошло в доме отца, внезапно отступило под натиском моей новой проблемы: боже правый, как же я смогу жить с ним под одной крышей и не наделать ошибок?

Мимо ехали машины. Некоторые сигналили, завидев целующуюся на обочине парочку. Кто-то даже высунулся из окна и присвистнул. А мы все стояли, как заколдованные, и целовались. Солнце роняло лучи на капот машины, ветер ерошил волосы, мое лицо было залито слезами, но внутри я чувствовала так много счастья, сколько люди обычно чувствуют, лишь сойдя с ума.

* * *

– Если бы мой отец мог представить, как много ты для меня сделал, он бы взял свои слова обратно, – сказала я Митчеллу, когда мы вернулись домой.

Мне было ужасно стыдно. Будь я на месте Митчелла, ошметки моей гордости пришлось бы собирать по всему Дублину.

– Да забудь, – сказал он. – Старик просто хочет, чтобы ты делала правильные выборы в жизни, и если бы не его мизогиния и эмоциональная глухота, то я бы вполне оценил его речь. И еще, если бы не он, то я бы так и не узнал, что с тобой на самом деле произошло.

Митчелл помог мне снять пальто и повесил его на крючок, смахивая пылинки.

– Ведь так? Ты бы не сказала мне?

– Об этом сложно говорить, – ответила я. – И вдвойне сложнее, когда чувствуешь себя виноватой в том, что с тобой случилось. Я до сих пор не уверена, что моей вины не было. Может мне и правда стоило делать некоторые вещи иначе – и тогда Дерек тоже вел бы себя иначе.

– Типичные мысли жертвы газлайтинга, – прокомментировал Митчелл.

– Думаешь? – спросила я.

– Знаю, – ответил он и повел на кухню. Там предложил мне стул и принялся готовить кофе, закатав рукава.

– Чувство вины – это смертельное оружие, – продолжил он, как только кофемолка перестала шуметь. – Оно заставляет людей думать, что они достойны самого ужасного обращения. Я хорошо помню отношения моей матери с отцом. Он при любом удобном случае пытался посеять в ней это чувство, удобрить и добиться того, чтобы оно цвело пышным цветом. Она без конца извинялась, сомневалась в себе, пресмыкалась, считала себя неисправимой идиоткой, а его – тем, кто пытается сделать ее лучше. Чувство вины стало ее второй натурой. К тому времени она уже боялась лишнее слово сказать. Полностью лишилась своих собственных суждений, своего мнения. Что бы он ни сказал ей – она соглашалась. Что бы они ни сделал с ней – думала, что заслуживает это…