– Да у меня и в мыслях нет ничего такого… Если так нужно, я пойду с вами. Если так нужно. А облачения… Об этом не беспокойся. Они нас не выдадут. Да и простую одежду не так то и трудно в этих краях найти. Я знаю эти края. Знаю.

И Даут тут же без видимого сожаления стал снимать с себя доспехи и бросать драгоцейннейшую броню к тем кустам, куда удалился хозяин ситуации, с которым даже не стоило лукавить.

– Ни Иблис[101], как глава всех злых духов – шайтанов, и ни один из его шайтанов не найдет нас в этих горах…

Увидев, как на слово «шайтанов» в раздвинутых кустах показалось хмурое лицо Гудо, Даут надолго замолчал.

* * *

Бесконечные и кровопролитные войны, черная чума, голод и постоянные набеги разбойников и всякого другого сброда опустошили земли. Там где еще полсотни лет назад были цветущие города и большие поселения остались развалины и пепелище. Те немногие из них, чьи горожане и селяне нашли в себе мужество и силу противостоять бесконечным бедам, подняли до небес грозные стены, ощетинились частоколами и опоясались недремлющей стражей. Уже нельзя было просто зайти в городские ворота, или подойти к жилищу на окраине селения и просто попросить воды и краюху хлеба. Ибо и вода, и хлеб уже добывались в поту и в страхе – возле водоема могла ждать разбойничья засада, а на работающих в поле в любой момент мог налететь вихрь вражеской конницы.

Многие поля, сады и виноградники заросли поганью, и уже трудно было поверить в то, что еще совсем недавно люди заключали гнустные браки, судились, убивали и мошенничали для того, чтобы владеть ими, работать и благословлять Господа за щедрый урожай. Лишь изредка можно было увидеть группу работающих мужчин, не расстающихся с оружием. А что касаемо женщин, так эта всегда желанная добыча, и они предпочитали вовсе не отходить от дома. Выросло целое поколение горожанок, что никогда не выходили за стены своего города.

Но природа пустоты не терпит. В одном месте убывает, значит, в другом прибывает. Горы и покрывающие их леса, вечно опустошаемые охотниками, сборщиками грибов, меда, ягод и кореньев, а так же прожорливыми овцами и козами щедро обуяли густой зеленью, зашумели многочисленной дикой живностью и запели голосами тысяч и тысяч пернатых обитателей.

Вымахавшие на мясе убитых на полях сражений волки уже не бросались в бега при приближении разжиревшего на обилии ягод и оленей медведя. А тот уже и забыл, как радоваться падали, или драться с теми же волками за добычу. Обильные стада ланей, косуль и диких коз с готовностью избавлялись от больных, старых и лишнего молодняка. Этой данью для тех же медведей, волков, лисиц и одичавших собак они сохраняли свое присутствие на самых сочных травах, и вблизи чистых водоемов. При этом парнокопытные разумно не вторгались на территории, где все еще отваживались выпасать стада потомственные пастухи, для которых брынза, козье молоко и шерстяные накидки были дороже собственной жизни.

– Вот здесь я и переоденусь, – подмигнул почему-то именно юноше Даут, и, не спрашивая разрешения у безоговорочного вожака Гудо, весело напевая, отправился к шалашу посредине небольшой поляны.

Гудо переложил свою дубовую палицу с левой руки в правую и только пожал плечами.

День клонился к вечеру, но так мало пройдено. А еще оставались сомнения, в верном ли направлении он идет. В этих густых и темных лесах трудно уследить даже за солнцем, которое или играется, или издевается, указывая направления туда, где невозможно пройти. Приходилось обходить скалы, заросли, болота, и каждый раз оказывалось, что по тому же солнцу вышли не в том направлении.

Можно было испытать Даута, еще утром утверждавшего, что ему известны эти горы. Но тот молчал, как ни удивительно. А спрашивать его, значит выдать направление в конце которого могли ждать османские конники, разбойничьи шайки или кто угодно. Ведь Даут мог договориться с кем угодно и о чем угодно.

Наверное, все же нужно было его… И Гудо опять со вздохом посмотрел на своего юного попутчика. Но юноша, всякий раз оборачивающийся на тяжелые вздохи своего старшего друга, на этот раз остался безучастен. Вернее он был всецело поглощен тем действием, что разворачивались у шалаша сложенного из лап горной сосны и густых ветвей лавра.

– Агапиты фили[102]! – громко воскликнул Даут.

На его зов тут же из шалаша выбежали два огромных мужчины, на которых из одежд были лишь короткие штаны и безрукавки из козьего меха.

Длинные взбитые волосы, щедро украшенные колючками и хвоей, всколоченные бороды, начинающиеся прямо от глаз, густая растительность на руках, ногах и открытой груди – все это казалось нелепым, но дополнением к меховой одежде. И все это вместе могло бы вызвать смех и массу шуток. Если бы не рост, узловатые, крепкие мышцы и огромные палицы. Даже больше той, что так верно служила Гудо.

Увидев широко улыбающегося Даута, в его дорогих восточных нарядах, мужчины не долго задержали на нем свой взгляд. Их внимательные и настороженные глаза медленно осматривали деревья и кусты на границе их небольшой поляны.

– Боро на сас керасо[103]? – Даут высоко над головой поднял золотую монету. – Пинао[104]. Дипсао[105].

– Нэ[106], – коротко ответил один из мужчин.

Второй указал на тот куст, за которым тщательно скрывались Гудо со своим юношей, и призывно махнул своей огромной палицей.

– Подходите, друзья! – тут же перешел на франкский Даут. – Это не циклопы. Хотя подозреваю что из пищи и питья у них все же пища циклопов – брынза и молоко.

Кроме пищи циклопов у этих диких детей гор оказалось хорошо прожаренное мясо косули, полная плетенка лесных ягод и даже лепешки. Единственно, что этот хлеб для сохранности зубов нужно было макать в козье молоко.

Основательно подкрепившись, Гудо выбрал удачное место у округлившегося от горных ветров небольшого валуна, откуда можно было одновременно следить за шалашом, в который удалились бородатые пастухи, за границей деревьев и кустов и за костром, у которого хозяйничал Даут.

С утра насыщавший желудок лишь водой из горных ручьев и озер и, может, от того и молчавший весь нелегкий путь Даут, отведав простой, но обильной пищи, повеселел. Не найдя общего языка с теми, кого он несколько раз презрительно назвал «циклопами», бывший константинополец все выплескивающееся из него красноречие направил в сторону смирно сидящего у костра юноши. При этом разговорившегося бывшего тайного начальника самой действенной из служб Орхан-бея совсем не смущало, что молодой человек в коротком греческом хитоне, дополненном варварскими славянскими штанами и мягкими сербскими сапожками, казалось, совсем и не слушал его. Во всяком случае, не ответил ни на один его вопрос, или замечание, требующее согласия, или отрицания.