– Пусть горит не ярко, главное, чтобы дыма много было. Скоро насядут сумерки и притянут с собой комариное войско. Ничего не хочу сказать такого, но… Аллах мог чуточку поскупиться в своей щедрости, создавая все изобилие живого и неживого мира. Ну, чтобы такого случилось, если бы наш Создатель забыл о комарах. Но на все его воля. Вот пожелал, и летают густыми облаками на беду человеческого тела кровопийцы. А еще ползают кровососы всякие – вши, блохи, а может что еще, не заметное глазу. И если одежда твоя не благородный шелк, не чистый лен, или полезный хлопок, если к тому же она загрязнена и пропитана человеческим потом и испражнениями, то вторая кожа человека становится его ночной пыткой. А часто и дневной. Однажды привели ко мне отшельника. Велел я снять с него его схиму[107]. И что? Брошенная на пол эта ужасная тряпица шевелилась от огромной массы живущих в ней мерзостей…

Да одежда это важно для человека. С этим Гудо был всецело согласен. Одежда оберегает человека от зноя и морозов, украшает и представляет его, возвышает и… Унижает. А еще она делает человека здоровее, более приспособленным к условиям обитания, и она же… Часто губит человека. В бою на знатную одежду наибольшее внимание врага. Будь ты великим философом, но одетый в рубище ты будешь сбит лошадью напыщенного глупца. В тяжелой одежде легче утонуть. В той же одежде, и прав Даут, целое царство окунающихся в кровь человеческую паразитов. А что ждать от этой мерзости, как не болезней. А еще… Еще одежда часто ставит печать на человеке. И издалека видно – ты благородный рыцарь, купец, ремесленник, земледелец. Или, например, пастух, как эти двое крепких мужчин. Или ты мусульманин в восточных одеждах. А может и не мусульманин. Ведь не грохнули же своими палицами по головушке Даута эти пастухи. А они то точно настрадались от бесконечных нападений не знающих отдыха гази.

Что сказать о синих одеждах самого Гудо? В Витинбурге (Господи! Это было совсем в другой жизни. Горестный и все же счастливый Витинбург. Город, в котором Гудо почувствовал себя человеком. Нужным человеком, ибо узнал, что такое быть другом, мужем и отцом!) и в соседних городах синие одежды служили тому, чтобы еще заметные издали, отпугивали и позволяли избежать встречи добропорядочных горожан с презираемым палачом. Во многих других странах камзол, широкий плащ и всегда приспущенный на лицо капюшон уже не сообщали встречным: «Вот идет палач!», но сам необычный цвет настораживал. Ведь в насыщенно синих одеждах ходили маги и колдуны. В чуть светлее – люди, знающие истину. («Не они ли маги и колдуны достигшие совершенства?»)

У детей Аллаха, османов, ни цвет, ни покрой одежды не вызывали никаких других понятий, кроме того, что пред ними чужеземец. И только дела этого чужого для их среды и веры человека могли выделить его одежды и запомниться.

А османы запомнили Гудо. В этом он не сомневался. Они не тронут «Шайтан-бея». Они должны быть ему благодарны за спасения от тяжелых ран, за то, что он не пустил в рай проклятого убийцу девственниц Сулим-пашу, за то, что он фактически открыл османам ворота Цимпе и Галлиполя. Значит, он и его юный спутник смогут невредимыми пройти ряды войска гази. Уверен Гудо был и в том, что своей внутренней силой, а если нет, то и просто силой, заставит стражу выпустить их за ворота укрепленного икоса.

На все это и рассчитывал Гудо, выпрашивая в счет обещанного вознаграждения то, что могло спасти его самого и его юного друга даже в пылу сражения. Но лучше было не испытывать судьбу. Ведь в том же пылу сражения, залитые кровью глаза и неистовая ярость, часто не позволяли с ясным умом увидеть происходящие. И рубишь, и убиваешь без разбора. Направо и налево. Это известно преотлично бывшему наемнику и убийце Гудо. Поэтому и желалось предстать перед войском гази до битвы, и лучше всего в том, что сразу же определит в нем незабываемый образ «синего шайтана».

К счастью православный константинопольский папа сдержал свое слово. Осталось молить Господа, чтобы на возу купца из Пеллы[108]нашлось все необходимое. А самое главное редчайшая синяя ткань. И пусть не такая, из которой Орхан-бей велел сшить новую одежду для своего необычного пленника. Главное все же цвет.

Усердный портной из Витинбурга сшил синие одежду для палача его города из шерсти, окрашенной в вытяжках шалфея лугового за несколько дней. При этом он старательно отделал по краям прямоугольные зубцы, как деталь, отличающую муниципального служащего. Искусные мастера, состоящие на службе у самого Орхан-бея, не пожалели добротной хлопковой ткани, пятидневной вылежки в листьях дикой гречихи с берегов Каспия. Им не понятны были прямоугольные отделки по краям. Но они старательно их повторили. И они же, эти зубцы наиболее отяготили труд Гудо и его юного помощника, за ночь умудрившиеся не только правильно раскроить, но и добротно сшить знаменитые одежды «синего шайтана».

При этой напряженной работе Гудо неоднократно вспоминал как он и витинбургский портной рисовали углем на известковой части стены детали будущего одеяния палача. Это очень помогло при работе с ножницами, как и то, что носимая многие годы одежда, каждым швом, каждой стежкой, каждым изгибом, каждым фрагментом навсегда отчеканилась в голове ее хозяина.

Синий шелк кроился и сшивался на удивление легко и быстро. И все же это была трудная работа, продолжавшаяся всю ночь и отнявшая много сил. К этому приложились волнения первой встречи с османами, короткий бой с Даутом и трудный переход в горах. Так что усталость охватила все тело Гудо, склоняя его к долгожданному сну.

Только уснуть ему многое не позволяло. И возможная погоня османов, и случайный выход на запах дыма разбойников, и присутствие двух весьма крепких пастухов. Да и сам Даут. И опасность от его изворотливого и изобретательного ума, и, конечно же, водопад слов, накопленных за день. Можно было заставить его умолкнуть. Но Гудо справедливо рассудил, что пока он слышит своего невольного и опасного попутчика, можно и в полудреме понимать, где он и чем занят.

А Даут уже говорил об этих горах, о старых богах, что сидели на их вершинах, и о многом другом. Его рассказы более походили на сказку, рассказываемую заботливым отцом, отходящим ко сну детишкам:

– Боги, что царствовали над этими горами, долинами, близь лежащими морями и островами были мудры и справедливы. Красоту, совершенство форм и содержания они любили более, чем войны и кровь. И все же кровь и благоухание, желание мира и понимание неизбежности войны, любовь и коварство, все это присутствовало в их жизни, как и в жизни простых людей. Потому что простые люди придумали себе ложных богов, наполнив их собственными страстями и пороками и наделив собственной мечтой – всемогуществом и вседозволенностью. И все же, приковав свой взор к пугающей бездне космоса, они и богов своих подчинили страху перед невероятностью вселенной. А это ли не истинный бог?

Гудо лишь усмехнулся, прикрывая глаза. Прикрыл и тут же открыл. Кажется тут же. Но звезды стали ниже, а костер в полной темноте ярче. И Даут уже о другом: