Я сидела на кровати и наблюдала, как он распаковывает сумку, набитую грязным бельем.

— Ты знаешь, что Майк Тревеллин умер? — спроста я.

— Слышал, — кивнул брат, сворачивая единственную чистую рубашку.

— Утонул, — уточнила я.

— Знаю.

— Мы ходили на похороны.

— Да?

— Странно там на похоронах, правда?

— Ну, наверное, странно.

— Все только и смотрели на гроб.

— А я и не знал, что тело нашли.

— Его и не нашли. Наверное, поэтому все и пялились на гроб.

— Наверное, — согласился он.

— Гадали, что же там, внутри.

Я потянулась за журналом и открыла фотографию на развороте; на ней был изображен загорелый мужчина, прикрытый очень маленьким полотенчиком. Когда брат приезжал домой, мне часто попадались такие фотографии. Возможно, потом он даст журнал Артуру, а Артур тогда скажет: «Ах ты, гадкий мальчишка».

— Пару дней назад я видела Бет в деревне, — сказала я как бы между прочим.

— Бет? — Он оглянулся на меня.

— Ну да, сестру Майкла Тревеллина. Ты ее вряд ли помнишь, она младше тебя. Моя ровесница.

— Ну и как она? — спросил он, аккуратно сворачивая свитер.

— Очень грустная. Ее можно понять.

Он сел на кровать рядом со мной, как будто понял, о чем я думаю.

— Со мной-то ничего не случится, Элли. Я никуда не денусь. — Он обнял меня за плечи. — Я ведь не Майкл.

— Я бы, наверно, такого не вынесла. Она была до того грустной…

Отец попросил выключить свет и с гордостью продемонстрировал нам новую неоновую вывеску.

— «В нашей гостинице всегда нажрется тесто для вас»? — неуверенно прочитала мать дрожащие зеленые буквы, слившиеся в одну линию.

— «В нашей гостинице всегда найдется место для вас», — устало поправил отец. — Это мое рождественское послание. Я ведь говорил вам летом, что планирую что-то новенькое.

Мы делали на кухне лимонный лед, когда он сообщил нам, что на время Рождества собирается сделать отель бесплатным.

— Наши двери будут открыты для всех, и для бедных, и для богатых, — сообщил он, а мать сказала, что любит его, и увела в сад, чтобы там без помех поцеловать.

Наш отец, который открыто и яростно отрицал всякую официальную религию, с каждым днем становился все большим и большим христианином. Брат оглянулся на меня, покачал головой и сказал:

— Все это кончится ослом, пещерой, яслями и младенцем в них.

— И не забудь звезду на востоке, — подхватил Артур.

— Звездой буду я, — объявила Нэнси, которая только что вошла в комнату и прикуривала сигару.

Свет снова включили, а отец сказал, что прикрепит новую надпись над поворотом дорожки, между машущим ногой верблюдом и голым Сантой, на случай если кто-нибудь пожелает заглянуть к нам в гости. Как ни странно, никто не пожелал.

Нашим единственным гостем на Рождество оказалась некая мисс Вивьен Коллард, или Рыжик, как она сама предпочитала зваться. Она числилась самым близким другом Артура и четыре месяца назад впервые появилась у нас со сломанной ногой и разбитым сердцем (две эти травмы никак не были связаны между собой). Занималась она тем, что переодевалась в Ширли Бэсси и исполняла ее песни, и со своей белоснежной кожей и рыжими волосами могла считаться одной из лучших в этой профессии, если не самой лучшей. Когда она пела «Голдфингер», то трясла перед носом у слушателей указательным пальцем, и, приглядевшись, можно было заметить, что он выкрашен в золотой цвет. А когда она пела «Транжиру», то швыряла в воздух игрушечные деньги из «Монополии». Зато когда она пела «Это легко сделать», то ни у кого в доме глаза не оставались сухими. Артур говорил, что ради такой женщины, пожалуй, стоило сменить свои склонности.

Когда Рыжик останавливалась у нас, они с Артуром не разлучались. Впервые они встретились в Лондоне много лет назад, когда их лица были еще совсем гладкими и опыт пока не оставил на них своих следов, и с тех пор им довелось делить друг с другом очень многое, включая квартиру в Бейсуотере и балетного танцора по имени Робин. Их шутливые беседы всегда бывали остроумными и непринужденными, постоянное поддразнивание — тонким и беззлобным, а слова «я люблю тебя» никогда не произносились вслух, но всегда подразумевались.

Рыжик приехала в канун Рождества в пять часов, из багажа имея при себе только чемодан с шампанским и «парой чистых трусиков», как она шепнула Артуру, чем заметно смутила его.

— Спасибо, Алан, — сказала она, засовывая шоферу в руку пятифунтовую банкноту, — и счастливого Рождества тебе, душка.

— Это совсем не обязательно, Рыжик, — пробормотал Алан и попытался вернуть деньги в карман ее пальто.

— Купи что-нибудь своей маленькой девочке, — сказала Рыжик, и Алан пообещал, что так и сделает, хотя у него была вовсе не маленькая девочка, а маленький толстый мальчик по имени Алан-младший.

— Люблю Алана, — сказала Рыжик, когда машина скрылась за поворотом дорожки, и как бы между прочим добавила, повернувшись к отцу: — Кстати, я забыла, за что он сидел?

— Так просто ты меня не поймаешь, Рыжик, — засмеялся отец и крепко обнял ее.

Все хотели знать, какое преступление совершил Алан, но отец не говорил никому, даже матери.

— Здравствуй, моя радость, — приветствовала меня Рыжик, когда я принесла в ее комнату чистые полотенца. — Иди сюда, садись и расскажи мне, что новенького.

Она похлопала себя по ноге, и я подошла и уселась ей на колени. Каждый раз я волновалась, что раздавлю ее, но, почувствовав под собой ее плотные бедра, понимала, что сделать это не так-то просто.

— Завела себе новых друзей? — спросила она.

— Нет. Нет еще. Джо говорит, я одиночка.

— Я тоже, детка. В этом нет ничего страшного.

(Она-то одиночкой, конечно, не была, но все равно сочувствие было приятно.)

— А как там твоя Дженни Пенни? Она приедет на праздники? Смогу я наконец с ней познакомиться?

— Нет, ей мама не разрешила.

— Странная она какая-то.

— Угу. Представляешь, у нее уже начались месячные.

— Правда? А у тебя?

— Нет еще. Жду.

— Ну, лучше подожди подольше. Еще успеет надоесть. Привстань-ка, — добавила она и неловко расправила юбку. — А как поживает твой большой братец?

— Нормально.

— Все еще голубой?

— Ну да. У него это навсегда, поверь мне.

— Ну и хорошо. А ты? Парня у тебя еще нет?

— Нет. Да он мне и не нужен.