Он достал трубку и привычно вставил ее в рот, зажег спичку, подержал ее над чашечкой трубки и выдохнул облачко дыма с ароматом орехов. От этого запаха мне сразу же захотелось есть. Я вспомнила, что утром мы с матерью пекли печенья и потом поливали их шоколадной глазурью; моя кофта все еще пахла выпечкой. Рот сразу же наполнился слюной, и мне захотелось домой.

— Я живу в большом белом доме, вон там, — сказала я, надеясь произвести впечатление, потому что мне очень хотелось произвести на него впечатление.

— Я впечатлен, — сказал он, и я покраснела.

— Мы тоже держим мини-отель.

— В самом деле?

— Можете зайти и посмотреть, если хотите. У нас есть свободные места.

— В самом деле?

— А если вы остановитесь у нас, то сможете пользоваться лесом когда захотите. По закону, — добавила я.

— В самом деле?

Он поглядел на меня и улыбнулся, а я сразу же поняла, что его улыбка означает «да».

Мать полюбила Артура с первого взгляда. Она с наслаждением взяла его под свое крыло, осиротевшее после гибели родителей, и скоро с его помощью избавилась от копившегося годами ощущения неполноты. Ей не хватало в жизни фигуры старшего годами человека, кого-то, кто стал бы щитом между нею и надвигающейся с каждым годом старостью и смертью; кого-то, кто вовремя говорил бы ей, что все будет хорошо. И Артур делал все это, начал делать с первого же дня, как поселился у нас; хотя, когда, приподняв шляпу, он жизнерадостно поздоровался с моей семьей, никто еще не догадывался, что именно этот момент станет началом прочной и глубокой связи, которая будет такой же неотъемлемой частью нашей жизни, как закат в конце каждого дня. Артур тогда просто заплатил за месяц вперед и поселился в стоящем у дома коттедже, где отец всего два дня назад закончил ремонт. В нем еще едко пахло краской, но для мистера Генри этот запах был не досадной помехой, а свидетельством новизны и свежести, и, едва войдя в свой новый дом, он раскинул руки и воскликнул: «Восторг!» (словечко, которое я у него вскоре позаимствовала, что не добавило мне популярности в школе).

— Как тебе запеканка? — спрашивала Бренда, наша школьная повариха.

— Восторг! — отвечала я, вместо того чтобы, как обычно, буркнуть: «Нормально».

— Совсем не обязательно насмешничать, — обижалась она и отодвигала ложку с добавочной порцией горошка, уже занесенную над моей тарелкой.

К тому времени, когда Артур поселился у нас, он уже отошел и от дипломатической службы, и от академической деятельности, ранее составлявших его жизнь. Внутри он был очень дисциплинированным человеком, но умело скрывал это под налетом несколько вызывающего легкомыслия. Окружающие считали его бездельником, а на самом деле у нею была масса дел. Вставал он всегда в шесть часов и сразу же спускался к причалу, где тщательно отмечал все перемены, произошедшие за ночь в природе. Он обращал внимание на самые мелкие, самые удивительные вещи: новые метки, оставленные молодым пугливым оленем на той стороне реки, последнюю звезду, погасающую перед самым восходом (всегда одну и ту же бледную звездочку слева от кроны большого дуба), небольшую осыпь в том месте, где из обрывистого песчаного берега показался новый корень. Он и мне открывал глаза на эту непрерывную череду перемен и, когда я заявляла, что мне скучно, просто вел меня на берег и заставлял с выражением восторга и изумления описывать все, что я вижу, до тех пор, пока все тело и правда не начинало вибрировать от радости жизни.

Он занимался йогой на траве у своего коттеджа и умел самым невероятным образом растягивать и выворачивать конечности, но лицо его при этом всегда оставалось спокойным и сосредоточенным. Он говорил, что обучался йоге в ашраме самого Махатмы Ганди в Ахмадабаде и там, бывало, концентрировал сознание, разгуливая по горячим углям. Его глаза всегда немного смеялись, и поэтому никто не мог понять, говорит он правду или слегка растягивает и выворачивает ее, так же, как руки и ноги. Одна я всегда знала точно. Только мне удавалось уловить то легкое изменение тона, которое означало, что он пересек границу между правдой и выдумкой. Но на самом деле разве это было важно? Он всегда говорил, что с правдой чересчур носятся; в конце концов, еще никто не получал премии за то, что говорил правду.

Один йог как-то предсказал Артуру точное время и обстоятельства его смерти, и, владея этой информацией, он рассчитал свою жизнь и деньги так, чтобы они кончились одновременно (хотя на всякий случай деньги посчитал с пятидневным запасом).

— Как ты умрешь, Артур? Расскажи мне, как ты умрешь, — выпытывала я у него целый год, и наконец он ответил:

— С улыбкой на губах.

Такой ответ положил конец моему нездоровому любопытству.

За оставшиеся ему годы он планировал дописать мемуары и переосмыслить события своей бурной жизни с позиции «старческой безмятежности», как он выражался. Это были воспоминания путешественника: колоритный и откровенный рассказ о странствиях джентльмена по общественным туалетам и сомнительным питейным заведениям всего мира, но под его пером он превращался в огромный исторический портрет общества и происходящих в нем перемен. Из мемуаров сразу же становилось ясно, что Артур Генри почти всегда оказывался в нужном месте в нужное время. Он вышел из автобуса как раз в тот момент, когда Роза Паркс отказалась выходить из него[14], и еще он был в Далласе, когда там застрелили Дж. Ф. К. Тогда в недорогом отеле он проводил время с агентом ФБР по кличке Слай, в которого был горячо влюблен. Когда новость о роковых выстрелах через тонкие стенки отеля проникла к ним в номер, агент попросту исчез, бросив Артура, будто изношенную ночную рубашку, и тому пришлось остаток дня томиться в одиночестве и в мягких меховых наручниках, составляющих всю его одежду. Утром Артура спасла уборщица, видимо привычная к подобным картинам, потому что нисколько не удивилась, а просто присела к нему на кровать и немного поплакала о человеке, воплощавшем для нее Американскую Мечту. То же самое сделал и Артур.

По праздникам и выходным я возила туристов из деревни на лодке и зарабатывала себе карманные деньги. Больше всего мне нравилось катать Артура, тем более что совсем недавно мне разрешили выходить из залива на открытую воду и вдоль изрезанной линии берега доплывать до самого Талланда. Я научилась различать смысл в беспорядочном кружении чаек и в бесконечно разнообразных запахах моря и могла заранее почувствовать непогоду. Артуру раньше никогда не доводилось рыбачить, а потому впервые в жизни я могла научить его чему-то и очень этим гордилась. Я начала разматывать оранжевую, украшенную перышками леску, на которую мы должны были поймать макрель, обещанную матери к ужину.

— Просто пропусти леску между пальцами, Артур, — наставляла я, — а когда почувствуешь, что клюнуло, кричи и сматывай поскорее.