Тот неуклюже сел, согнув колени. Грубые башмаки его уперлись в пол.

— Боров и есть. Ребра чуть не переломал, — проворчал он. Подобрал с пола картуз. Водрузил на лохмы. Осклабился Мурину: — Какой же у тебя самого в этом деле интерес?

— Истина.

— Ха!

— Смешного я тут ничего не вижу.

— Да ну.

— Ты можешь мне доверять.

— Ха!

— Ничего смешного не вижу.

— Гусь свинье не товарищ.

— Я тебе не товарищ, это правда. Но я ищу того, кто убил твою госпожу. Это тоже правда.

— С чего это ты такой ретивый? Денег больно много было?

На лице Мурина мелькнуло замешательство. Но не успел он и вздохнуть, как мужик воспользовался его заминкой, одним движением вскочил на ноги и с быстротой, немыслимой для его мощного сложения, бросился мимо, в прихожую, вон.

— Стой! — заорал было Андриан, дернулся следом.

Но по лестнице уже прогремели вниз шаги, и только тишина, полная обычных звуков большого дома, ответила им.

Оба послушали ее. Андриан не сдержал досады:

— Вот холера… Утек.

Поднял шляпу, отряхнул, расправил. Взял дубину, поднял фонарь.

Они спустились к коляске. Палаш был на месте. Колеса были на месте. Девочки в арке уже не было. На лакированном крыле коляски был нацарапан мужской детородный орган. Андриан наклонил лицо и фонарь, изучил ущерб, поцокав языком.

— В трешку встанет, как пить дать.

Повесил фонари по бокам коляски.

Мурин думал о своем. Развернулся.

— Куда? — крикнул Андриан.

На лестнице Мурин оступился, чуть не упал. Боль была похожа на фейерверк: взрывалась, а потом огоньками стекала вниз. Вышибала дух. Цепляясь за липкие перила, Мурин заставил себя превозмочь ее. Разбитая дверь в квартиру, где жила Колобок, щерилась щепами. И четверти часа не пройдет, как добро растащат соседи. Мурин, хромая, на ощупь прошел еще раз по комнатам в спальню. Здесь стоял лунный свет. Мурин обернулся. Кровать с вмятинкой, шкап, письменный стол. Наклонился: кис-кис-кис.

Мурин вышел из парадной (или того, что местные обитатели называли парадной) с котом в руках.

— Святые угодники… — изумлению Андриана не было предела.

— Мы не можем бросить на произвол судьбы живое существо.

Кот прижмурил глаза, вид у него был лукавый.

— Это — живое — существо, — каждое слово Андриан выделил презрительно, — само о себе позаботится. Как все коты.

— Ему надо есть…

— Мышей!

— …и пить…

— Из лужи!

Лужи здесь и впрямь были выдающиеся. Но Мурин не дал себя перебить:

— …а мне — нужен повод наведаться в дом тетки Прошина, генеральши Глазовой.

Андриан остановился с подозрительным видом:

— Вот оно что! — он часто заморгал. — Уж не жениться ли ты на барышне решил?

Раздался звон с ближайшей колокольни, смутно белевшей в отдалении. Тьма еще не рассеялась, в столице наступало утро. Мурин ощутил кислый вкус кофе, выпитого еще в гостинице. Замахал руками:

— Завтрак, бритва, парикмахер. Я не могу явиться к ним небритым.

В вестибюле гостиницы Демута швейцар остановил взгляд на коте. Радушие сменилось большим сомнением. С моськами, которых держали при себе в номерах барыни, все было ясно. Насчет котов у него инструкций не было.

— Эх-м… госпожа Петрова… распоряжений… это.

Заметив заминку, к ним тотчас подошел мажордом:

— Извольте вашего кота, — невозмутимо протянул он руки, точно принимал у Мурина шляпу и перчатки.

Кот выражал полное равнодушие к тому, что перешел из рук в руки. Он не признавал саму идею владения живым существом и не считал себя «котом Мурина», как до того не думал о себе как о «коте Колобка». Пока лучшие умы Европы ломают копья, споря о том, что такое равенство, у кота давно готов ответ. «Вот истинный демократ, — поразился Мурин, — а ведь по этой же причине многие ошибочно считают котов обычными засранцами».

— Желаете, чтобы его накормили? — осведомился мажордом.

— Да, пожалуйста. И вымойте его. Он как будто бы чист, но…

— Кажется, я уловил вашу мысль. Никогда нельзя-с быть слишком чистым, — понятливо поклонился мажордом.

— Именно.

Пока Мурин занимался завтраком, бритьем, волосами, туалетом, за окнами рассеялась мгла и установился серенький свет, который не обещал перерасти в нечто большее.

Покончив с кофием, Мурин позвонил в колокольчик, велел своему слуге подать ему кота в вестибюле.

— Кота-с?

— Ах, я его… купил.

— Видимо, мне следует отправиться в лавку и приобрести все, что полагается для содержания кота?

— Нет-нет. Я не собираюсь его содержать. Он в подарок.

Слуга наклонил голову:

— Прикажете-с подать вам кота в корзине?

— Отличная мысль.

— Изволите распорядиться насчет извозчика?

— Этого не нужно.

Мурин не сомневался, что Андриан будет ждать, как условились.

Так и было.

Синий армяк он сменил на зеленый.

— Позавтракать успел? — спросил Мурин.

Тот кивнул и откинул полость. Скривился при виде корзины, из которой сквозь него глядели желтые глаза. Но поставил ее на сиденье.

— К генеральше Глазовой, — приказал Мурин.

Когда коляска тронулась, управляющая гостиницей — госпожа Петрова — опустила занавеску и покачала головой, подобрав губы.

— Кот, говоришь? — оборотилась она к мажордому.

— Серый-с. Господин офицер заявился под самое утро, приказал его вымыть и обсушить.

Госпожа Петрова нервическим жестом — уже, к сожалению, ей привычным — крутила в руках перо. При госпоже Гюне в гостиницу не являлись под утро офицеры с котами. А теперь вот — кот. Хорошо это? Плохо? Повышение уровня? Понижение? Лучше для дела? Хуже? Пойдет молва, что «русские ничего изящного не умеют»? Что Демут больше не тот? Когда началась эта война, мир стал определенно сложнее, и эта сложность утомляла госпожу Петрову, заставляя сомневаться в собственных решениях.

— Хорошо, — отложила перо она. — Поставь господину ротмистру все эти услуги в счет.

— И корзину-с?

— И корзину.

Всю дорогу Мурин молчал, запустив пальцы в дымчатую шерсть. Только когда свернули на Садовую, внезапно приказал:

— Останови у Гостиного двора.

Андриан не кивнул, не шелохнулся, Палаш точно сам собой перестроился с середины улицы к самой бровке. По тротуару сновали посыльные, шли приказчики в разноцветных сюртуках. Слуги несли за барынями свертки, перевязанные бечевкой. Коляска остановилась.

Мурин подал Андриану пятак:

— Поди в лавку, купи шелковой ленты аршин.

Андриан выразительно посмотрел на корзину.

— Дармоеду?

Мурин подтвердил:

— Ему, да.

— Какой колор?

Мурин задумался. Розовый или голубой могли подать ненужный романтический намек. Ему самому нравились синий, красный и золотой — потому что это были цвета гусарского мундира. Но он признавал, что элегантными в гражданском понимании их не назовешь. Белый? В белом было, с одной стороны, нечто кавалергардское, с другой — свадебное, его он тоже отмел. Серый в тон шерсти? Уныло. Будто не кот, а чиновник. О черном нечего было и